разгорелись,  убеждая.  От необычного дела, затеянного россичами, от вещих
видений  Всеслава  и   Колота  нынешнюю  весну  омрачило  видение  будущих
бедствий. Кабы степь никогда не просыхала, да реки никогда не опадали!..
     Для всех весна хороша, и воем она мила, но - не живущим на Рось-реке.
Весна лишает покоя, покой приходит лишь осенью.
     Поляны уж сохнут.  Сохнет и степь.  Скоро половодье начнет убывать. В
поймах  первыми  откроются  седла  между  холмами,   потом  выйдут  гривы,
разделяющие затопленные озера и болота.  Зверье, спасавшееся от наводнения
на высотках,  попятнает осевший речной ил.  Черный в  первый день,  жирный
покров  посереет,  растрескается,  в  трещинах  прорежутся  бледно-зеленые
ростки лопушника,  щавеля,  лебеды. Вода спадет, степь покроется травой по
колено.  И  придут каждый год  ожидаемые хазары.  В  это  лето,  наверное,
придут.
     Не  получилось  согласия  между  илвичами.  Из  страха  перед  Степью
двенадцать родов  решили послать к  россичам людей  из  своих  слободских.
Правильно рассчитали-размыслили князь-старшины со  своими  родами:  "Будут
наши отбивать хазаров на росских полянах -  нашим убытка не будет. Будут у
нас отбиваться - нам убыток". Так решили в ближних к росским родах. Другие
одиннадцать илвичских родов тоже правильно решили: "Лучше ныне же укрепить
засеку между собою и россичами,  ждать за нею.  Росская слобода сильная. А
мы изготовимся, когда хазары придут. Глядишь - наша сила хазаров доконает,
добыча с хазарских тел и с обоза тоже наша".
     Еще одно лежало в  душе тех князь-старшин,  которые согласились слить
силы слобод,  -  после смерти Мужилы не стало у  илвичей настоящего война.
Дубка они поставили в воеводы потому лишь, что лучшего не находилось. Но в
этом из гордости никто не признался бы.
     Так и сделалось дело -  наполовину.  Князь-старшины спешили домой. По
приметам -  пора пахать,  сеять.  Чем раньше семя умрет в земле, тем хлеба
будет больше.  Ранним посевам не страшна засуха. Степь от солнца горит, на
лесных  полянах  колос  наливается.  Князь-старшина  должен  указать,  где
начинать,  куда  да  кому  из  пахарей переходить.  Семена надо прощупать,
обнюхать, попробовать на вкус, чтобы понять, жива ли душа в зерне, спит ли
зародыш великого делания или умер.
     Пора!  Пора!  Россичи ходят по  своим полянам за  дубовым брусом,  на
брусе кованое острие с отводом -  лемех.  Сзади два правила,  чтоб держать
плуг  в  борозде,  спереди  ременные  лямки  для  воловьего ярма  или  для
лошадиной упряжки.  Заняты руки  у  пахаря.  Он  кричит-орет  на  скотину.
Понимает  бессловесный вол,  понимает  и  молчальница-лошадь.  Знает,  где
право,  где лево, остановится по голосу, повернет. Проорют поляну повдоль,
проорют поперек. Борозды должны быть глубоки и ровны, плуг держи прямо. Из
огрехов дикая  птица  выклюнет зерно,  дикие  травы  заглушат добрый всход
раньше прополки.
     За  пахарями идут  сеятели  с  лукошками.  Это  работа  стариковская,
большой силы не требует, умение нужно. Зерно сыплется, как осенний дождик,
ровно, без плешин, но и не густо, чтобы одно не мешало другому. Побросай -
и поймешь...
     Главные сеятели -  сами  князья.  Келагаст лишь вторую весну перестал
ходить по пашне,  а Велимудр еще топчется, и вот - диво дивное! - под руки
водят,  едва не  несут князь-старшину,  но  в  роду с  ним никто не  может
сравниться по чистоте, по ровности сева. Горобой, отец Всеслава, не отдает
сеялку-лукошко,  Тиудемир и  Беляй  натужно бродят по  полянам.  Будто  бы
умереть они все хотят за святым делом.  Старцы не осилят поднять в лукошке
полную меру, за ними подростки несут запасные короба и горстями подбавляют
зерно,  смешанное с  сухой  сеяной землицей.  За  сеятелями тащат бороны с
зубьями из твердого вяза.  Бороны запрягают в одну лошадь,  парнишка стоит
на бороне, закрывает семена влажной землей.
     Округ полей на каждом дереве ждут грачи и вороны,  в воздухе с писком
носятся чайки.  Брали бы  за пахарем червей,  никто слова не скажет.  Нет,
крадут и  семя.  Пока не встанут всходы,  дети с луками и пращами стерегут
поля от зари до зари.  Когда же поднимутся всходы,  ночью взрослые берегут
их  от  потравы дикими  зверями.  На  больших старых  полянах жирная земля
чиста,  плуг режет свободно.  На малых полянах и  на новых чищах,  где был
лес,  плуг не пригоден.  Зацепившись за корень,  плуг рвет упряжь,  мучает
лошадь.  Перетащишь через корень -  плуг скользит,  не пашет.  Здесь землю
режут сохой. Похожа она на перевернутую козью голову. Пахарь несет соху на
весу,  не  давая глубоко врезаться загнутым вперед рогам-лемехам.  Вольные
пахари на своих малых полянках больше сохами пашут: из-за корней.
     Этой весной,  как и всегда, сначала опахали кругом грады, выпуская на
волю  земляную силу.  Несмышленыши да  девки радовались весне.  Старшие не
хмурились,  но  можно  было  видеть пахаря,  остановившегося на  повороте:
думает он о чем-то, пока сами не влягут в ярмо соскучившиеся волы.
     Придут хазары или не придут,  паши да сей.  Кто-то убирать будет!  Не
человек пашет -  надежда. Святое, великое свойство души - верить в лучшее,
ждать  не  смерти,  а  жизни.  Без  надежды давно запустели бы  поляны,  а
владельцы сбились бы  под  защиту припятских топей  и  вырождались там  от
бесхлебья,  от  злой лихорадки,  никому не ведомы и  всеми забыты.  Россич
гордился силой  тела,  умением  пустить  стрелу,  биться  мечом.  Гордился
урожаем хлебов, конями, скотом, удачливой охотой. Но велик был он другим -
неугасимой Надеждой храброго сердца.





        Глава тpетья. ИМПЕРИЯ ТЕПЛЫХ МОРЕЙ

                                         ...То будет повесть бесчеловечных
                                         и кровавых дел, случайных кар,
                                         негаданных убийств, смертей,
                                         в нужде подстроенных лукаво,
                                         кровавых козней...

                                                                   Шекспир


        1

     Во времена, о которых сам Геродот не мог что-либо узнать, и, конечно,
задолго  до   Троянской  войны,   уже  была  пробита  дорожка-тропа  вдоль
Пропонтиды,  ныне Мраморного моря,  и  кончалась она  на  восточном берегу