занимался в Киеве важным делом церковным . Следуя примеру Великого
Ярослава, он созвал шесть Российских Епископов и велел им без всякого
сношения с Цереградом (где Духовенство не имело тогда Главы) на место
скончавшегося Митрополита, Грека Михаила, поставить Климента, Черноризца,
Схимника, знаменитого не только Ангельским Образом, но и редкою мудростию.
Некоторые Епископы представляли, что благословение Патриарха для того
необходимо; что нарушить сей древний обряд есть уклониться от православия
Восточной Церкви и что умерший Святитель Михаил обязал их всех грамотою не
служить без Митрополита в Софийском храме. Другие, не столь упорные,
объявили себя готовыми исполнить волю Изяславову, согласную с пользою и
честию Государства. Епископ смоленский, Онуфрий, выдумал посвятить
Митрополита главою Св. Климента, привезенною Владимиром из Херсона (так
же, как Греческие Архиереи издревле ставили Патриархов рукою Иоанна
Крестителя) и сим торжественным обрядом успокоил Духовенство. Один Нифонт,
Святитель Новогородский, не признавал Климента Пастырем Церкви; осуждал
Епископов как человекоугодников и заслужил благоволение Николая IV,
который, чрез несколько месяцев заступив место изгнанного Цареградского
Патриарха, Козьмы II, написал к Нифонту одобрительную грамоту и сравнивал
его в ней с первыми Святыми Отцами.
   В то время как Изяслав, распустив Собор и возобновив мир с Половцами,
думал наслаждаться спокойствием, коварные Давидовичи прислали объявить
ему, что Святослав завоевал их область; что они желают выгнать его с
помощию Великого Князя и смирить Георгия, их врага общего. Изяслав
отпустил к ним племянника, Всеволодова сына, и скоро, убежденный вторичною
просьбою Князей Черниговских, велел собираться войску, чтобы идти на
Святослава и Георгия. "Пойдем с радостию и с детьми на Ольговича, -
говорили ему Киевляне: - но Георгий твой дядя.
   Государь! Дерзнем ли поднять руку на сына Мономахова?" Столь народ
любил память добродетельного Владимира! Изяслав не хотел слушать Бояр,
которые сомневались в верности Князей Черниговских. "Мы дали взаимную
клятву быть союзниками, - сказал он с твердостию: - иду - и пусть
малодушные остаются!" Уже Великий Князь стоял на реке Супое, поручив
столицу брату своему, Владимиру. К счастию, Боярин Киевский, Улеб, сведал
в Чернигове тайный заговор и спешил уведомить Изяслава, что Давидовичи
мыслят злодейски умертвить его или выдать Святославу, находясь в согласии
с Георгием. Великий Князь не верил тому; но чрез Посла требовал от них
новой клятвы в дружестве. "Разве мы нарушили прежнюю? - говорили они: -
Христианин не должен призывать всуе имени Божия". Тогда Посол обличил их в
гнусном злоумышлении. Безмолвствуя, Давидовичи смотрели друг на друга,
выслали Боярина, советовались и, наконец, призвав его, ответствовали: "Не
запираемся; но можем ли спокойно видеть злосчастие брата своего Игоря? Он
Чернец, Схимник, и все еще в неволе. Изяслав, сам имея братьев, снес ли бы
их заключение? Да возвратит свободу Игорю, и мы будем искренними
друзьями!" Боярин Киевский напомнил им бескорыстие своего Князя, не
хотевшего удержать за собою ни Северского Новагорода, ни Путивля, и
сказав: "Бог да судит и сила животворящего креста да накажет
клятвопреступников!"-бросил на стол крестные, или союзные грамоты. Война
была объявлена, и гонцы Изяславовы в Киеве, Смоленске, Новегороде
обнародовали вероломство Князей Черниговских, звали мстителей, воспаляли
сердца праведным гневом.
   Сия весть имела в Киеве следствие ужасное. Владимир Мстиславич собрал
граждан на Вече к Св. Софии. Митрополит, Лазарь Тысячский и все Бояре там
присутствовали.
   Послы Изяславовы выступили и сказали громогласно: "Великий Князь целует
своего брата, Лазаря и всех граждан Киевских, а Митрополиту кланяется"...
Народ с нетерпением хотел знать вину Посольства. Вестник говорит: "Так
вещает Изяслав:
   Князья Черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворенный
мною, забыв святость крестного целования, тайно согласились с Ольговичем и
Георгием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы; но Бог
сохранил вашего Князя. Теперь, братья Киевляне, исполните обет свой: идите
со мною на врагов Мономахова роду. Вооружитесь от мала до велика. Конные
на конях, пешие в ладиях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив
меня, истребить и вас". Все единогласно ответствовали: "Идем за тебя, и с
детьми!" Но, к несчастию, сыскался один человек, который сие прекрасное
народное усердие омрачил мыслию злодейства.
   "Мы рады идти, - говорил он: - но вспомните, что было некогда при
Изяславе Ярославиче. Пользуясь народным волнением, злые люди освободили
Всеслава и возвели на престол: деды наши за то пострадали. Враг Князя и
народа, Игорь, не в темнице сидит, а живет спокойно в монастыре Св.
Феодора: умертвим его; и тогда пойдем наказать Черниговских!" Сия мысль
имела действие вдохновения. Тысячи голосов повторили: "Да умрет Игорь!"
Напрасно Князь Владимир, устрашенный таким намерением, говорил народу:
"Брат мой не хочет убийства. Игорь останется за стражею; а мы пойдем к
своему Государю". Киевляне твердили: "Знаем, что добром невозможно
разделаться с племенем Олеговым". Митрополит, Лазарь и Владимиров
Тысячский, Рагуйло, запрещали, удерживали, молили: народ не слушал и
толпами устремился к монастырю. Владимир сел на коня, хотел предупредить
неистовых, но встретил их уже в монастырских вратах: схватив Игоря в
церкви, в самый час Божественной Литургии, они вели его с шумом и свирепым
воплем. "Брат любезный!
   Куда ведут меня?" - спросил Игорь. Владимир старался освободить
несчастного, закрыл собственною одеждою, привел в дом к своей матери и
запер ворота, презирая ярость мятежников, которые толкали его, били,
сорвали с Боярина Владимирова, Михаила, крест и златые цепи. Но жертва
была обречена: злодеи вломились в дом, безжалостно убили Игоря и влекли
нагого по улицам до самой торговой площади; стали вокруг и смотрели как
невинные. Присланные от Владимира Тысячские в глубокой горести сказали
гражданам: "Воля народная исполнилась: Игорь убит!
   Погребем же тело его". Народ ответствовал: "Убийцы не мы, а Давидовичи
и сын Всеволодов. Бог и Святая София защитили нашего Князя!" Труп Игорев
отнесли в церковь; на другой день облачили в ризу Схимника и предали земле
в монастыре Св.
   Симеона. Игумен Феодоровской Обители, Анания, совершая печальный обряд,
воскликнул к зрителям: "Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам
жестоким!" В то самое время загремел гром: народ изумился и слезами
раскаяния хотел обезоружить гневное Небо. - Великий Князь, сведав о сем
злодействе, огорчился в душе своей и говорил Боярам, проливая слезы:
"Теперь назовут меня убийцею Игоря! Бог мне свидетель, что я не имел в том
ни малейшего участия, ни делом, ни словом: он рассудит нас в другой жизни.