дворцового  забавника,   разрабатывавшего,   например,   проекты   дворцовых
иллюминаций. Во времени, истраченном на занятия наукой, Ломоносов должен был
чуть ли не оправдываться. Так, в 1753 году Ломоносов писал  графу  Шувалову:
"Полагаю, что мне позволено будет в день несколько часов времени,  чтобы  их
вместо бильяру, употребить на физические и химические опыты...".
   По-видимому, для людей, перед которыми  Ломоносов  оправдывался  за  свои
занятия химией и физикой,  было  неожиданностью  узнать  мнение  знаменитого
тогда ученого Леонарда Эйлера о научных  работах  Ломоносова:  "Все  записки
Ломоносова по части физики и химии не только хороши, но превосходны, ибо  он
с такой основательностью излагает любопытнейшие,  совершенно  неизвестные  и
неизъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в верности
его объяснений. При этом случае я готов отдать г. Ломоносову справедливость,
что он обладает счастливейшим гением для открытия  физических  и  химических
явлений, и желательно было бы, чтобы все прочие академики были  в  состоянии
проводить открытия, подобные тем, которые совершил г. Ломоносов".
   Еще большей неожиданностью, видимо, явилось то, что в 1760 году Ломоносов
был избран почетным членом Шведской академии наук, а в 1764  году  -  членом
Болонской академии.
   Лишь наиболее прозорливые умы России видели  в  Ломоносове  прежде  всего
великого  ученого.  А.  С.  Пушкин   считал   Ломоносова   "первым   русским
университетом".
   И тут вскрывается странное положение. Ни  люди,  знавшие  Ломоносова,  ни
жившие после него и считавшие его большим ученым, "не могли описать, что  же
действительно сделал в науке Ломоносов, за  что  его  надо  считать  великим
ученым" (П. Капица).
   Лишь в 1904 году профессор физико-химии Борис Николаевич  Меншуткин  взял
на себя труд перевести  с  латинского  и  немецкого  (обоими  этими  языками
Ломоносов прекрасно владел) оригинальные научные труды  Ломоносова,  изучить
их вместе с личной перепиской, заметками и лабораторными журналами. И только
тогда, чуть ли не через  полтора  столетия  после  смерти,  выяснилось,  как
гениален и велик был первый русский ученый. Любое из его открытий  -  законы
сохранения вещества и энергии, понятие абсолютного нуля, открытие  атмосферы
у Венеры, усовершенствования в кинетической теории газов и, наконец,  теории
атмосферного электричества - было бы вполне достаточным, чтобы поставить его
имя рядом с самыми великими именами.
   Как могло случиться, что Ломоносов, в трудах которого можно найти  мысли,
опережающие  его  время  иной  раз  на   сотню   лет,   открывший   наиболее
фундаментальные законы Вселенной - законы сохранения количества  движения  и
закон сохранения материи, при жизни не оказал существенного влияния  на  ход
мировой науки? Разные авторы отвечают на этот вопрос по-разному.
   Среди предполагаемых причин и  полное  одиночество  Ломоносова-ученого  в
России, и его смелые идеи, опередившие состояние науки того времени на  век,
и  засилье  иностранцев,  и  борьба  Ломоносова  с  ними  в  Академии  наук.
Рассматривая этот же вопрос, академик П. Л. Капица считает, что не последнюю
роль здесь сыграло и то, что Ломоносов, со времени своего возвращения  из-за
границы, где он учился,  в  Россию  не  имел  никакого  личного  контакта  с
зарубежными европейскими учеными, не  мог  рассказать  им  о  своей  работе.
Видимо, и тогда, хотя научной литературы было в то время не в пример меньше,
чем сейчас, не все, что писалось, читалось, а тем  более  понималось.  Нужно
было  иной  раз  и  просто  пропагандировать  свои  идеи,  тем  более,   что
большинство их было действительно гениально, непривычно, необычно!
   Трудно даже вообразить себе  те  условия,  в  которых  пришлось  работать
гениальному человеку. К двухсотлетию со дня  смерти  Ломоносова  в  Академии
наук СССР был выпущен сборник  "Летопись  жизни  и  творчества  Ломоносова".
Доктор химических наук Ю. А. Фиалков взял наудачу один год из этой  летописи
и проанализировал содержание документов, касающихся жизни Ломоносова за год.
   Документов  набралось  шестьдесят.   Из   них   26   отражали   различные
"инциденты", происшедшие между  Ломоносовым  и  окружавшими  его  "господами
Академиками -  профессорами".  Документы  следственной  комиссии,  протоколы
собраний,  на  которых  разбиралась  жалоба  на   Ломоносова   его   коллеги
конференц-секретаря Винцсгейма по поводу его  "непристойных",  "неморальных"
поступков, распоряжение об аресте Ломоносова и т. п.
   19 документов касаются  денежных  затруднений  Ломоносова,  задержки  ему
жалованья, просьб Ломоносова о  выдаче  ему  в  счет  жалованья  денег  "для
расплаты долгов и пропитанья".
   В небольшом числе прочих документов - бумаги, относящиеся  к  организации
химической лаборатории, где, собственно, и проходила вся  работа  Ломоносова
как по химии, так и по физике.
   Кабинетом физики заведовал Георг Вильгельм  Рихман,  один  из  крупнейших
физиков  того  времени,  друг   Ломоносова.   Рихман   сильно   интересуется
электричеством, проводит многочисленные опыты. В его  распоряжении  -  целое
собрание электрических машин (речь идет здесь не о электрических  машинах  в
современном смысле этого слова, а о электростатических машинах, типа  машины
Герике, а точнее, типа сегодняшней  школьной  электростатической  машины)  -
многие  сделаны  руками  знаменитого  первооткрывателя  "лейденской   банки"
Мушенбрека. Когда Петр Первый понял,  что  России  необходима  Академия,  он
сделал следующее указание: "О новых машинах и инструментах,  как  в  физике,
так и в математике потребных, ведение взять. О цене и поелику возможно  и  о
употреблении их спросить и сюды прислать... Господину Муссенброку  машины  и
инструменты, к физике экспериментальной принадлежащие,  сделать  повелеть...
Из Англии промыслить такого человека, который бы с экспериментами обходиться
и инструменты к тому принадлежащие изготовляти мог". Инструменты  Мушенбрека
исправно   служили   в   кабинете   Рихмана.   Однако   все    эксперименты,
производившиеся с этими приборами, нельзя было оценить цифрами - и это очень
сдерживает  научную  деятельность  Рихмана.  Ведь  все  явления  приходилось
описывать лишь качественно. Так,  Ломоносов  разработал  своеобразную  шкалу
качественной оценки электричества:  "синеватые  искры",  "ясные  синеватые",
"весьма красные", "вишневые".
   Ясно, что для того, чтобы электричество превратить  в  настоящую,  точную
науку, такой способ оценки "силы" электричества  не  годился.  Электричеству
для  его  дальнейшего  процветания  нужно   было   уже   число.   Величайшей
исторической заслугой Рихмана было то, что был он одним из первых,  если  не
первым,  кто  превратил  электричество  в  точную  науку.  К  сожалению,   в
руководствах  по  физике  иной  раз  Рихман  упоминается  прежде  всего  как
случайная жертва молнии, а не как один из великих ученых-электриков. Для нас
особую ценность имеет еще и тот факт, что Рихман и  Ломоносов  были  первыми
русскими учеными-электриками  (Рихман,  правда,  был  немец,  один  из  тех,
которые были "выписаны" специально для Санкт-Петербургской академии наук  за
большие деньги; однако он не ставил обогащение  своей  первой  задачей,  как
иные окопавшиеся в академии немцы, и неоднократно подчеркивал, что  все  его