видно  всему  миру  или Вселенной,  и  такая сцена, перед которой  амфитеатр
Колизея казался  бы  лишь палаткой странствующих комедиантов,  -  словом, им
нужно нечто такое, чего  никогда или  почти никогда не видала наша  старушка
Земля.  И этот порядок в свое время и в своем месте был также естествен. Эти
два  способа клятвоприношения  находились  почти  в  должном  соотношении  с
обстановкой,  а именно: они оказались  обратно пропорциональными. Стремление
народа  к  театральности  находится  в весьма  сложной  зависимости  от  его
доверчивости, общительности, горячности, равно как и от его возбуждаемости и
отсутствия сдержанности, от его  страстности, разгорающейся ярким  пламенем,
но обыкновенно быстро потухающей.
     И   как   верно  заключение,  что   всякий   человек  и  всякий  народ,
намеревающийся совершить  нечто  значительное,  всегда  совершал  лишь самую
малость!  О  федерация  Марсова  поля  с  тремястами  барабанщиков,  тысячью
двумястами  духовых  инструментов  и  артиллерией,  расставленной  на   всех
возвышенностях, чтобы  грохот ее возвестил о тебе всей Франции  в  несколько
минут!  Не  должен ли был атеист Нежан  прекратить свое жалкое и томительное
карканье, на которое  он,  по-видимому, осужден,  попытавшись перенестись на
восемнадцать  веков назад  и представить себе тринадцать бедно одетых мужчин
за  скудной трапезой в  низкой  еврейской  хижине.  У  них  не  было никаких
символов,  кроме  сердец,  самим  Богом посвященных в  божественную  глубину
страдания, и слов: "Делайте это во имя Мое".

        "Глава десятая. ЧЕЛОВЕЧЕСТВО"

     Склонность  людей   к   театральным  эффектам  понятна,   пожалуй  даже
трогательна,  как   страстное  выражение  искренно   запинающегося  языка  и
неискренно  болтающей  головы,  впавшей  в  безумие.  Однако в  сравнении  с
неподготовленными,  внезапными  взрывами  природы,   такими,  как  восстание
женщин, они кажутся бледными, неинтересными и скучными как  выдохшееся  пиво
или перекипевшее  волнение!  Такие  заранее обдуманные сцены, как  бы они ни
были всемирно  велики и хитро  затеяны, в  сущности  не более  как картон  и
румяна. Другие  же, напротив, оригинальны, они выливаются из великого, вечно
живого сердца самой природы;  поэтому очень важно, какую форму они примут. И
потому  французская национальная  федерация  представляется  нам  величайшим
триумфом, когда-либо  достигнутым  драматическим искусством,  -  несомненным
триумфом, раз  весь партер,  состоявший  из двадцати  пяти миллионов душ, не
только рукоплещет, но и сам вскакивает на подмостки и с увлечением принимает
участие в представлении. А если это действительно триумф, то мы так к нему и
отнесемся: с  искренним мимолетным восхищением, удивляясь ему  издалека. Вся
нация, участвующая в маскараде, конечно, заслуживает некоторого внимания, но
не достойна  того  любовного участия, которое вызывает, например,  восстание
менад. Оставим  в покое все дальнейшие репетиции,  предоставим  бесчисленным
полковым оркестрам на  равнинах  и под  городскими  стенами оглашать  воздух
трубными звуками,  не  уделяя им более внимания.  На  одной  сцене,  однако,
остановится на минуту и самый торопливый читатель: на ' появлении Анахарсиса
Клоотса и всего греховного потомства Адама. Патриотический муниципалитет к 4
июня  уже состряпал свой план и  получил санкцию у Национального  собрания и
одобрение патриота-короля,  которому, если бы даже он и мог не  согласиться,
лояльные  речи федералистов, несомненно, Давали хоть  временную  усладу.  Из
всех восьмидесяти  трех  департаментов Франции  Должны  прибыть  депутаты от
национальных  гвардейцев, по  нескольку на  каждую  сотню;  точно так  же  и
королевские морские и сухопутные силы должны  прислать известное число своих
депутатов; подобное, хотя  и  происшедшее неожиданно, братание  национальных
солдат с королевскими раз уже  происходило и было  санкционировано. В общем,
ожидают, что может прибыть около сорока  тысяч человек;  расходы возлагаются
на  посылающий депутатов округ,  следовательно, пусть  округа и департаменты
хорошенько подумают и выберут достойных людей - парижские братья поспешат им
навстречу с приветом.
     Судите  же,  сколько  хлопот  у наших патриотических  художников и  как
глубокомысленно они совещаются о том, чтобы сделать сцену достойным зрелищем
для Вселенной! Не  менее пятнадцати тысяч землекопов, тачечников, каменщиков
с  инженерами  работают  на  Марсовом поле,  превращая  его  в  национальный
амфитеатр,  соответствующий  такому  торжеству.  Ведь многие  надеются,  что
праздник  Пик (Fete des  Piques) станет самым важным из годовых праздников и
будет праздноваться из года в год. Да и почему бы свободной,  с театральными
наклонностями нации не иметь  своего  постоянного национального  амфитеатра?
Марсово поле выдалбливается и утрамбовывается, и все парижане  днем говорят,
а ночью грезят о празднике Федерации, и только о нем одном. Союзные депутаты
уже  в  пути.  Национальное  собрание, которому  кроме обычных  обязанностей
придется еще выслушивать речи  депутатов  федерации и отвечать на них, будет
завалено работой! Речь  "американского  комитета",  среди которого  немощная
фигура Поля Джонса, подобная тускло  мерцающим  звездам, приветствует  нас с
наступлением   столь  многообещающего   дня.  Речь   штурмовавших  Бастилию,
пришедших  "отказаться"  от  всякой  особой  награды, от какого-либо особого
места на торжестве, так как гренадеры центра  немножко ворчат. Речь от Клуба
Зала  для игры  в  мяч, который  входит,  неся  на  длинном  шесте  издалека
сверкающую  металлическую  доску,  где  выгравирована  знаменитая   присяга,
произнесенная  в названном  зале;  они предполагают торжественно прибить эту
блестящую  металлическую доску  в Версале  20-го числа этого месяца, т. е. в
годовщину самого события, в качестве вечного напоминания - на несколько лет,
-   а  потом,   на  обратном   пути,  предполагают  пообедать   в  Булонском
лесу31,  но не могут  сделать этого, не возвестив о  том  на весь
мир. Верховное Национальное собрание с одобрением выслушивает все  эти речи,
приостановив свою работу по возрождению  страны, и отвечает дружелюбно, даже
с   некоторым   оттенком   импровизированного  красноречия,  так   как   это
жестикулирующий, эмоциональный народ, у которого сердце на кончике языка.
     И вот в этих  обстоятельствах Анахарсису Клоотсу приходит мысль,  что в
то время,  когда образуется столько клубов  и комитетов  и  речи встречаются
рукоплесканиями, упущено самое главное,  величайшее из  всего.  Каков был бы
эффект,  если  б  воплотилось  и   заговорило  это  величайшее:  именно  все
человечество (le Genre Humain). В какую минуту творческого экстаза  возникла
эта мысль  в уме Анахарсиса, в каких страданиях он дал ей плоть  и жизнь,  с
какой насмешкой его встретили  светские  скептики, какими насмешками отвечал
он  им,  будучи  человеком  тонкого  сарказма,  какие перлы  красноречия  он
рассыпал то в кофейнях, то на вечерах и с каким  усердием спускался даже  до
самых глубочайших низов Парижа, чтобы  претворить свою мысль  в дело,  - обо
всем этом остроумные биографии  того  времени не говорят ни слова. Как бы то
ни было, 19 июня 1790 г. косые лучи вечернего солнца освещают зрелище, какое
не часто  видела наша маленькая, глупая  планета: Анахарсис  Клоотс входит в
торжественный зал Манежа  в сопровождении представителей рода человеческого.