доказал, что он существует. Для бедного  же короля Чурбанаи  сюда  тысячью  случайностей и  чужой  волей, помимо собственной,  большое
счастье, что он был деревянный и что, не делая ничего, он зато не мог ничего
ни видеть, ни чувствовать! Это уж совсем безнадежное дело.
     По  Эзопу, лягушки просили  Юпитера  дать  им  царя. Когда Юпитер послал  им
вместо  царя  чурбан,  то  они сначала  испугались, а  затем,  убедившись  в
безвредности этого предмета, стали скакать по нему.

     Для Его  Величества короля Франции между тем тягостнее всего то, что он
не может  охотиться. Увы, отныне время  охот для  него миновало:  идет  лишь
роковая охота за ним самим! Только в ближайшие недели июня испытает он вновь
радость охотника, истребителя дичи, - только в этом июне и никогда более. Он
посылает за  своими слесарными инструментами и в течение  дня,  по окончании
официальных  церемоний,  делает  "несколько  взмахов  напильником" (quelques
coups  de  lime)3.  Невинный  брат  смертный, почему  ты  не  был
настоящим, безвестным слесарем? За что ты был осужден на то, чтобы в другом,
более  видном ремесле ковать только мировые глупости, видимости и вещи, сами
себя  уничтожающие;  вещи, которые  ни один  смертный своим  молотом не  мог
сковать в одно целое!
     Бедный  Людовик  не лишен  понимания,  не  лишен  даже  элементов воли;
некоторая   страстность   темперамента   изредка   прорывается   сквозь  его
флегматичный характер. Если бы безобидная неподвижность могла спасти его, то
было  бы  хорошо; но  он будет только дремать  и  видеть  мучительные сны  -
сделать же что-нибудь ему не дано. Старые роялисты до сих пор еще показывают
комнаты,  в  которых  их  величества  со  свитой  жили  при  этих  необычных
обстоятельствах. Здесь сидела королева и  читала - она  перевезла сюда  свою
библиотеку, хотя король отказался  от своей,  -  принимая пылкие  советы  от
пылких  советчиков, не знающих,  что,  собственно,  посоветовать;  горюя  об
изменившихся  временах, слабо надеясь на лучшие:  разве она не имела  живого
символа  надежды  в  лице  своего  розовощекого  мальчика?  !  Небо  мрачно,
задернуто  тучами, но  сквозь облака прорываются золотые лучи - заря ли  это
или предвестники мрачной грозовой ночи?  А вот другая комната, по ту сторону
от  главного  входа;  это  комната короля:  здесь Его  Величество завтракал,
занимался  государственными  делами;  здесь  ежедневно,  после  завтрака, он
принимал   королеву,   иногда  с  патетической  нежностью,  иногда  с  чисто
человеческой раздражительностью,  ибо  плоть человеческая слаба; а когда она
спрашивала его о делах, он отвечал: "Madame, ваше дело - заниматься детьми".
- Нет, Sire, не лучше ли было бы Вашему Величеству самому заняться детьми? -
спрашивает  беспристрастная история, Досадуя на то, что более толстый  сосуд
не  оказался  и более  прочным,  жалея  более фарфоровую,  нежели  глиняную,
половину человеческого рода, хотя на самом деле разбились обе!
     И  вот,  французские король и королева  должны теперь  пробыть  в  этом
Тюильри Медичи сорок один месяц, глядя,  как неистово взбудораженная Франция
вырабатывает  их судьбу  и  свою собственную.  Суровые,  холодные  месяцы, с
быстро сменяющейся погодой,  но все же кое-когда с бледным  мягким солнечным
блеском апреля,  преддверия зеленого лета, или  октября,  предвестника  лишь
вечного мороза. Как изменилось это Тюильри Медичи с того времени, когда  оно
было мирным глиняным полем?  Или на  самой  почве  его  тяготеет  проклятие,
мрачный  рок, или это  дворец Атреяодин  из  Капетов, бичуемый  фуриями,  дал  сигнальный  выстрел  к  кровавой
Варфоломеевской  бане?  Темен  путь Вечности, как он отражается в этом  мире
преходящего: путь Божий лежит  по  морю, и  тропа его проложена  на огромной
глубине.
     Агамемнона  и  Менелая.  В  наказание  за преступления Атрея боги обрекли на
бедствия весь  род,  история  которого  полна убийств и кровосмешений. Слово
стало нарицательным для обозначения семьи, над которой тяготеет злой рок.

        "Глава вторая. В МАНЕЖЕ"
      Доверчивым патриотам  теперь ясно,  что конституция "пойдет",  marc
будь  у  нее  только  ноги, чтобы  стоять. Живее же,  патриоты, шевелитесь и
достаньте   их,  сделайте  для  нее  ноги!   Сначала  в  Archeveche,  дворце
архиепископа,  откуда Его  Преосвященство  бежал,  а затем в, школе верховой
езды, так называемом Манеже,  что рядом  с Тюильри,  приступает  к чудесному
делу Национальное собрание.  Труды  его были бы успешны, если бы в его среде
находился  какой-нибудь   Прометей,   достигающий  неба,  но  они  оказались
бесплодны, так как Прометея не было! И эти тягучие месяцы проходят в  шумных
дебатах, заседания временами  становились скандальными, и случалось, что  по
три оратора сразу выступали на трибуне.
     Упрям, догматичен,  многословен  аббат Мори; преисполнен  цицероновским
пафосом  Казалес;  остротой  и резкостью  на противоположной стороне  блещет
молодой Барнав, враг софистики, разрубающий, точно острым дамасским клинком,
всякий софизм, не заботясь о том, не отрубает ли он при этом что-нибудь еще.
Простым кажешься ты, Петион, как солидная голландская постройка, солиден ты,
но несомненно скучен. Не более оживляюще действует и твой тон, спорщик Рабо,
хотя ты и живее. С молчаливой  безмятежностью один над  всеми  сопит великий
Сиейес: вы  можете  болтать  что  хотите  о его  проекте конституции, можете
исказить его,  но не можете улучшить: ведь политика - наука,  исчерпанная им
до  дна.  Вот  хладнокровные,  медлительные  два брата  Ламет с  гордой  или
полупрезрительной усмешкой; они рыцарски выплатят пенсию своей матери, когда
предъявится  Красная книга, рыцарски будут ранены  на  дуэлях. Тут  же сидит
маркиз  Тулонжон, перу которого мы  до сих  пор  обязаны благодарностью;  со
стоически  спокойным,  задумчивым  настроением,  большей  частью  молча,  он
принимает то, что посылает  судьба.  Туре  и парламентарист Дюпор производят
целые  горы  новых законов, либеральных, скроенных по  английскому  образцу,
полезных  и  бесполезных.  Смертные поднимаются  и  падают.  Не  станет  ли,
например,  глупец  Гобель,  или  Гебель,  потому  что  он  немец,  родом  из
Страсбурга, конституционным архиепископом?
     Мирабо один из всех  начинает, быть может, ясно  понимать, куда все это
клонится.  Поэтому  патриоты  сожалеют,  что  его  рвение, по-видимому,  уже
охладевает.  В  памятную Духову  ночь  4  августа,  когда новая  вера  вдруг
вспыхнула  чудодейственным  огнем  и  старый  феодализм  сгорел  дотла,  все
заметили, что Мирабо не приложил к этому своей руки; действительно,  он,  по
счастью, отсутствовал. Но разве не  защищал он veto,  даже veto absolu, и не
говорил  неукротимому   Барнаву,  что  шестьсот  безответственных  сенаторов
составят самую нестерпимейшую из всех тираний? Затем как он  старался, чтобы
королевские министры имели  место  и  голос в  Национальном  собрании, - без
сомнения, он делал это  потому, что сам метил  на министерский пост! А когда
Национальное собрание решает - факт очень  важный, - что  ни один депутат не