соглашается; можно сказать,  что  он еще раньше выполнил их. На четвертое же
нужно сказать только "да" или "нет"; с каким бы удовольствием он сказал "да"
и "нет"!  Но  в  любом  случае, благодарение Богу, разве они не  расположены
исключительно миролюбиво?  Еще  есть время  на  размышления. Самая  страшная
опасность, по-видимому, миновала!
     Лафайет и  д'Эстен  выставляют  стражу, гренадеры  Центрального  округа
занимают кордегардию, где они в качестве французских гвардейцев  размещались
раньше,  тем более что ее  последние злополучные обитатели,  лейб-гвардейцы,
почти все  ушли  в Рамбуйе. Таков  распорядок  на  наступающую  ночь,  и  он
принесет  в эту  ночь  достаточно  зла. После  этого  Лафайет  и  два  члена
муниципалитета с высокопарной любезностью отбывают.
     Свидание было  так коротко, что Мунье и его депутация  еще не добрались
до дворца. Так коротко и так  удовлетворительно. Камень свалился у каждого с
сердца. Прекрасные придворные дамы громко объявляют, что этот Лафайет, сколь
он ни  противен,  на этот раз их  спаситель. Даже старые  девы соглашаются с
этим, те самые тетки  короля, Graille и ее сестры,  о которых  мы упоминали.
Слышали,  что королева Мария Антуанетта несколько раз повторила то же самое,
Она одна среди всех женщин и всех мужчин  в этот день имела мужественный вид
высокомерного  спокойствия и  решимости.  Она  одна твердо понимала, что она
собирается  делать; дочь Терезы  смеет делать то,  что  она собирается, даже
если вся Франция  будет угрожать ей, а собирается она оставаться там, где ее
дети, где ее муж.
     К  трем  часам  утра  все   устроено:  выставлена   стража,   гренадеры
Центрального  округа  после  произнесения  речей размещены  в  своей  старой
кордегардии, перед швейцарцами Я немногими оставшимися лейб-гвардейцами тоже
произнесены речи.  Измученные  дорогой парижские  батальоны, предоставленные
"версальскому  гостеприимству",  спят  в   свободных  постелях  в  свободных
казармах,  кофейнях,  пустых  церквах.  По пути  в церковь  Сен-Луи на улице
Сартори один из отрядов пробудил бедного Вебера от его беспокойных  снов. За
этот день Вебер набрал  полный жилетный карман пуль: "200 пуль и два рожка с
порохом!"  - в то время жилеты были  настоящими  жилетами, и  передние  полы
спускались до колен.  Вот, сколько пуль набрал  он в течение дня, но не имел
случая использовать их; он поворачивается с боку на бок,  проклиная неверных
бандитов, произносит одну-две молитвы и снова засыпает.
     Наконец  Национальное  собрание  выговорилось;  по  предложению  Мирабо
обсуждение  Уложения  о   наказаниях  прерывается  и  заседание  на  сегодня
прекращается. Менады и  санкюлоты ютятся в кордегардиях, казармах фландрцев,
где горят  веселые  огни,  а  если  там не  хватило  места,  то  в  церквах,
присутственных  местах,  сторожках  - повсюду, где  может приютиться нищета.
Беспокойный  день выкричался и затих, еще не пострадала ни одна жизнь, кроме
жизни  коня.  Мятежный  хаос  дремлет,  окружив  дворец,  как  океан  вокруг
водолазного колокола, в котором пока еще нет ни одной трещины.
     Глубокий  сон  без  разбора  охватил  и  высших,  и  низших,  остановив
большинство  событий и стремлений, даже гнев и голод. Мрак покрывает  землю.
Только  вдали, на  северо-востоке, Париж разрезает темную влажную ночь своим
желтоватым сиянием.  Там все освещено, как ушедшими июльскими  ночами, улицы
пустынны из-за страха войны, муниципалитет бодрствует, перекликаются патрули
хриплыми  голосами: "Кто  идет?"  Сюда, как  мы  узнаем,  в  этот  самый час
приходит наша  бедная стройная Луиза Шабри с  вконец расстроенными  нервами.
Сюда прибывает и Майяр примерно спустя час - "около четырех часов утра". Они
один  за другим  докладывают  бодрствующему  Отель-де-Виль  все,  что  могут
сказать утешительного,  и на рассвете  на больших утешительных  плакатах это
будет доведено до сведения всех людей.
     Лафайет   в  Отель-де-Ноай,   неподалеку  от  дворца,   закончив  речи,
совещается со своими офицерами: к пяти часам утра единодушно признается, что
лучший совет для человека,  измученного усталостью  и  более двадцати  часов
подряд не знавшего отдыха, - это броситься на кровать и немного отдохнуть.
     Вот так завершилось первое действие, или восстание женщин. Какой оборот
примет дело завтра? Завтрашний день,  как и всегда, в руках судьбы! Но можно
надеяться,  что  Его Величество  соблаговолит переехать  в  Париж  с  полным
почетом;   в  крайнем  случае  он  может  посетить  Париж.   Антинационально
настроенные  лейб-гвардейцы  здесь и  повсюду должны  принести  национальную
присягу, должны  дать удовлетворение трехцветной кокарде; фландрцы  принесут
присягу. Вероятно, будет  много присяг, неизбежно множество публичных речей,
и  пусть  с  помощью  речей  и  клятв  все  это  дело  уладится каким-нибудь
прекрасным образом.
     Или   же   все  произойдет  другим,   совсем  не   прекрасным  образом,
благоволение   короля  будет   не   почетным,   а   вынужденным,   позорным?
Беспредельный  хаос  мятежа  сжимается   вокруг  дворца,  как  океан  вокруг
водолазного колокола, и  может просочиться  в  любую трещинку.  Дайте только
собравшейся  мятежной  массе  найти   щелку!  И  она  ринется   внутрь,  как
бесконечный   вал   прорвавшейся    воды   или,    скорее,    как   горючей,
самовоспламеняющейся  жидкости,  например   скипидарно-фосфорного   масла  -
жидкости, известной Спиноле-Сан-теру!

        "Глава десятая. КОРОЛЬ РАЗРЕШАЕТ ВОЙТИ"

     Сумрачный рассвет нового дня, сырого и холодного, едва успел забрезжить
над  Версалем, когда по воле  судьбы  один лейб-гвардеец  выглянул  в окно в
правом крыле  дворца, чтобы посмотреть, что происходит на  небе и на  земле.
Оборванцы  мужчины  и женщины бродят у  него  на глазах. Вполне понятно, что
пустой  желудок  способствует  раздражительности;   вероятно,  он  не  может
сдержать срывающегося с языка ругательства  в их адрес, и уж совсем никак не
может он сдерживать ответные ругательства.
     Дурные  слова  порождают  еще  худшие,  пока  не  будет  сказано  самое
скверное, и  тогда наступает очередь дурных дел. Получил ли  сквернословящий
лейб-гвардеец  еще  большее  сквернословие  в  ответ  (что  было  совершенно
неизбежно), зарядил ли свое  ружье  и  пригрозил  стрелять или действительно
выстрелил? Если бы кто-нибудь это знал! Считается, что это  так, а по нашему
мнению, это маловероятно.  Но  как бы  то  ни было, вопя от  негодования  на
угрозу, оборванцы кидаются ломать решетки, одна из них (некоторые пишут, что
это  была всего-навсего цепь) поддается; оборванцы врываются в Большой двор,
вопя еще громче.
     Ругавшийся  лейб-гвардеец,  а  с  ним  и  другие  лейб-гвардейцы теперь
действительно открывают огонь,  у одного из людей  перебита  рука.  Лекуэнтр
скажет в  своем  показании, что  "господин  Карден,  безоружный национальный
гвардеец,  был заколот кинжалом"25,  но  посмотрите, бедный Жером
Леритье, он тоже  безоружный  национальный гвардеец, "столяр, сын седельщика
из Парижа" с юношеским пушком на подбородке, действительно смертельно ранен,
он падает на мостовую,  обрызгивая ее мозгом и  кровью! Прими, Господи,  его