им предназначено создать. Что именно ей предстоит сделать, не ведомо никому,
в   том  числе  и  ей  самой.  Это  воспламеняющийся  необъятный  фейерверк,
самовозгорающийся  и самопоглощающийся.  Ни философия,  ни прозорливость  не
могут предсказать,  каковы этапы,  каковы размеры и  каковы  результаты  его
горения.
     "Человек, - было написано, - всегда интересен для человека, по сути нет
ничего более интересного". Из  этого разве не ясно, почему нам так наскучили
сражения? В  наше время сражения  ведут машины с минимальным по  возможности
участием  человеческой  личности  или  непосредственности; люди теперь  даже
умирают и  убивают  друг  друга  механическим  путем.  После  Гомера,  когда
сражения  велись толпами  людей, на них  не стоит  смотреть,  о них не стоит
читать, о них  не стоит помнить. Сколько  скучных,  кровавых сражений тщится
представить история или даже воспеть хриплым голосом!  Но она бы  пропустила
или небрежно упомянула об этом единственном в своем роде восстании женщин.
     Мысль  или  смутные зачатки  мысли  повсеместно  зарождались всю ночь в
женских головах и  были  чреваты  взрывом.  Утром в  понедельник  на грязных
чердаках  матери  просыпаются  от  плача детей,  которые просят  хлеба. Надо
спускаться на улицу,  идти на зеленной рынок, становиться в хлебные очереди.
Везде они встречают изголодавшихся  матерей, полных сочувствия и отчаяния. О
мы, несчастные женщины!  Но почему вместо хлебных очередей не отправиться во
дворцы аристократов, корень  зла?  Вперед! Собирайтесь! В  Отель-де-Виль,  в
Версаль, к фонарю!     повлекшем переселение короля и Национального собрания в Париж.

     В одном из  караульных  помещений  в квартале Святого Евстахия "молодая
женщина" хватает барабан  - а как могут национальные гвардейцы открыть огонь
по женщине,  по молодой  женщине? Молодая женщина  хватает  барабан и  идет,
выбивая дробь, и "громко кричит о вздорожании зерна". Спускайтесь, о матери,
спускайтесь,  Юдифи,  за хлебом  и местью! Все женщины следуют за ней; толпы
штурмуют  лестницы и выгоняют на улицу всех женщин: женские бунтующие  силы,
по словам Камиля, напоминают английские морские  войска; происходит всеобщее
"давление  женщин". Могучие рыночные торговки,  трудолюбивые, поднявшиеся на
рассвете  изящные  гризетки,  древние  старые  девы,  спешащие  к  заутрене,
горничные с метлами - все должны идти. Вставайте, женщины; мужчины-лентяи не
хотят  действовать, они  говорят,  что  мы должны  действовать  сами! И вот,
подобно  лавине с гор,  потом)  что каждая лестница  - это подтаявший ручей,
толпа грозно растет и с шумом и дикими воплями направляется к Отель-де-Виль.
С  шумом, с барабанным боем или без него; во.т  и Сент-Антуанское предместье
подоткнуло  подолы  и, вооружившись палками, кочергами и даже  проржавевшими
пистолетами (без  патронов), вливается  в общий поток. Этот  шум долетает со
скоростью звука  до самых дальних застав.  К  семи  часам этого  промозглого
октябрьского утра 5-го числа  Ратуша видит чудеса. И случается  так, что там
уже собралась  толпа  мужчин,  которые  с криками теснятся  вокруг какого-то
национального патруля и булочника, схваченного за обвешивание. Они  уже там,
и уже спущена веревка с фонаря,  так что чиновники вынуждены тайно выпустить
мошенника-булочника  через задний  ход  и даже  послать  "во все  округа" за
подкреплением.
     Грандиозное  зрелище,  говорит  Камиль,  представляло множество Юдифей,
всего от восьми до десяти тысяч, бросившихся на поиски корня зла! Оно должно
было  внушать  страх, было смешным  и ужасным  и совершенно неуправляемым. В
такой час переутомившиеся триста еще не подают признаков  жизни, нет никого,
кроме нескольких чиновников, отряда национальных гвардейцев и генерал-майора
Гувьона.  Гувьон  сражался  в Америке за гражданские свободы,  это  человек,
храбрый  сердцем,  но  слабый  умом. Он  находится  в  этот момент  в  своем
кабинете,  успокаивая  Майяра,  сержанта  Бастилии, который  пришел,  как  и
многие, с "представлениями". Не успевает он успокоить Майяра, как появляются
наши Юдифи.
     Национальные  гвардейцы  выстраиваются  на  наружной лестнице,  опустив
штыки,  но  десять  тысяч  Юдифей неудержимо  рвутся вверх -  с мольбами,  с
простертыми  руками, только  бы  поговорить  с  мэром.  Задние  напирают  на
передних, и вот уже сзади, из мужских рук  летят камни; Национальная гвардия
принуждена  делать одно из двух: либо  очистить  Гревскую площадь  пушечными
залпами, либо  расступиться вправо  и влево. Они расступаются, и живой поток
врывается в Ратушу, наполняет все комнаты, кабинеты, устремляется все выше и
выше, вплоть до  самой каланчи; женщины жадно ищут  оружие, ищут мэра,  ищут
справедливости; в это время те из них, кто лучше одет, ласково разговаривают
с  чиновниками,  указывают на нищету этих несчастных женщин, а также на свои
собственные    страдания    -    некоторые     даже     очень    интересного
свойства7.
     Бедный  месье де Гувьон беспомощен в  этом чрезвычайном  положении,  он
вообще  человек  беспомощный,   легко   теряющийся,   позднее  он   покончит
самоубийством.  Как  удачно для  него,  что  сейчас  здесь находится  Майяр,
человек   находчивый,  пусть  и  с  своими  "представлениями"!  Лети  назад,
находчивый Майяр,  разыщи бастильский отряд и, о! возвращайся скорее с ним и
особенно со своей находчивой головой! Потому  что, смотри, Юдифи  не находят
ни мэра, ни членов  муниципалитета, но  на  верхушке  каланчи они обнаружили
бедного аббата Лефевра, раздатчика пороха. За неимением  лучшего  они вешают
его в бледном утреннем свете над крышами всего Парижа,  который расплывается
в его тускнеющих глазах, - ужасный конец? Однако веревка рвется - во Франции
веревки рвутся постоянно, а может быть, какая-нибудь амазонка перерезала ее.
С высоты около 20 футов аббат Лефевр падает с грохотом на оцинкованную крышу
-  и  затем живет долгие годы,  хотя у него  навсегда остается  "дрожание  в
членах"8.
     И  вот двери разлетаются под  ударами  топоров: Юдифи взломали арсенал,
захватили ружья и пушки, три мешка с деньгами и кипы бумаги; через несколько
минут наш чудный Отель-де-Виль, построенный при Генрихе IV, запылает со всем
своим содержимым!

        "Глава пятая. КОННЫЙ ПРИСТАВ МАЙЯР"

     И  впрямь  запылал бы, если  бы не вернулся этот проворный и находчивый
Майяр, быстрый на ногу!
     Майяр  по собственной  инициативе -  так как ни Гувьон, ни остальные не
дали бы на это разрешения - хватает барабан, спускается по главной  лестнице
и выбивает  громкие раскаты своего хитрого марша:  "Вперед! На Версаль!" Как
люди бьют в  котел или сковороду,  чтобы сбить в рой  рассерженных пчел  или
растерянно  летающих  ос,  и  смятенные  насекомые, услышав звуки, сбиваются
вокруг  - просто вокруг некоего руководителя,  отсутствовавшего ранее, так и
эти менады окружают находчивого Майяра,  конного пристава из Шатле. Поднятые