рассказывали много сказок. В действительности он ел только два раза в день.
Всему  прочему он  предпочитал  говядину или  баранину, бобы,  чечевицу или
картофель,  по большей  части в  виде салата.  Он редко прикасался  к своей
бутылке вина  до обеда. Из  вин он предпочитал шамбертен.  После завтрака и
обеда он выпивал чашку  кофе, приготовленного на воде. Вся его изысканность
в еде  сводилась к этой чашке  кофе. Он очень полюбил  его после кампании в
Египте и предпочитал мокко. Во время русского похода, даже при отступлении,
он имел каждый  день свое вино и кофе, а в качестве  еды - блюда, к которым
он привык.

Я не могу закончить рассказ об этой кампании, не коснувшись Неаполитанского
короля, который играл такую  большую роль в наших успехах и наших неудачах.
Воинственный пыл  короля часто  заставлял его даже  помимо собственной воли
подогревать  главную  страсть  императора, то  есть  страсть  к войне.  Он,
однако, видел трудности русской кампании и в разговорах с некоторыми лицами
заранее скорбел об их последствиях. Генерал Бельяр, его начальник штаба, не
строил  себе иллюзий;  человек благородной  души, он  не скрывал  от короля
своих  мнений и  тех  несчастий, которые  предвидела его  прозорливость. Но
наилучшие намерения короля рассеивались, как только он видел неприятеля или
слышал пушечные выстрелы. Он  не мог тогда совладать больше со своим пылом.
Он  мечтал  обо  всех  тех  успехах,  которых способно  было  добиться  его
мужество, и  иллюзия его отваги дополняли  в ставке иллюзии наполеоновского
гения. Он не боялся рассердить императора каким-нибудь правдивым словом или
непрошенной  услугой, но  как  только император  отвергал его  предложения,
король  замолкал. Угождать  императору  - вот  что было  для  него главным.

Не было  более услужливого  человека, чем он,  даже по отношению  к тем, на
кого  он считал  себе в  праве жаловаться.  Он любил императора,  видел его
недостатки,  понимал,  к  каким  они приведут  последствиям,  но  у него  в
характере была склонность к  лести, всосанная им несомненно на своей родине
с молоком матери; эта склонность почти в такой же мере парализовала все его
добрые намерения, как и то влияние, которое император издавна имел на него.
Его  злополучная  страсть к  пышным  костюмам  приводила к  тому, что  этот
храбрейший из  королей, этот король храбрецов  имел вид короля с бульварных
подмостков. Император  находил его смешным, говорил  ему это и повторял это
во всеуслышание, но не сердился на эту причуду, которая нравилась солдатам,
тем паче что она  привлекала внимание неприятеля к королю и, следовательно,
подвергала его большим опасностям, чем их.

Возвращаюсь к  рассказу о  том, что происходило  в Париже, и  о сообщениях,
полученных  из  армии  после нашего  приезда.  Обер-гофмаршал  и граф  Лобо
приехали через  двое суток после императора; тогда  же приехал и барон Фэн.
Один за другим приехали  и другие офицеры, а также адъютанты императора, на
которых  были возложены  разные поручения.  Каждый день  эстафеты приносили
сообщения об  армии, и  император узнал о  катастрофе в Вильно:  10 декабря
наши войска скорее бросили, чем эвакуировали этот город. Нельзя представить
себе,  какой беспорядок  царил  в Вильно  после вступления  в  город армии.
Император  был  подавлен  этим  известием. Он  тотчас  же  послал за  мной.

- Ну-с,  Коленкур, - сказал он,  как только завидел меня,  - король покинул
Вильно.  Он не  принял никаких  мер. Армия  и гвардия бежали  от нескольких
казаков. Из-за морозов все потеряли голову; беспорядок был такой, что, хотя
их не  преследовали, они бросили на высотах за  Вильно всю артиллерию и все
обозы. Еще не было примера подобного "спасайся, кто может", не было примера
такой глупости. То, что спасла бы сотня отважных людей, погибло под носом у
десятка тысяч храбрецов по вине Мюрата. Капитан волтижеров лучше командовал
бы армией, чем он.

Я передал  императору письмо де Салюса [309], и он  перечитал его несколько
раз, не  будучи в состоянии, по  его словам, верить тому,  что ему сообщали
король  и начальник  штаба, на  которых он  изливал все  свое недовольство.
Когда  император   читал  мне  полученные  им   сообщения  или  излагал  их
содержание, он был так  изумлен и потрясен, что мне стало ясно одно: он был
искренен, когда уверял меня  (в дороге и даже после нашего приезда), что мы
удержим  Вильно.  Чем  больше  он  действительно  верил в  это,  тем  более
чувствительной для  него была  эта потеря. В  первый момент известие  о ней
подействовало на него более  удручающе, чем в свое время сообщение о потере
Минска и Борисова, хотя ему приходилось тогда отступать, причем он оказался
между  тремя  неприятельскими  армиями [310].  Но  так  как  он должен  был
притворяться  уверенным  в  себе  перед  внимательно  наблюдавшими  за  ним
придворными и  мужественно встретить грозу, то он  быстро оправился и с еще
большим пылом  занялся изысканием  способов исправить все  случившееся. Так
как  из армии  один за  другим приезжали  различные лица, что  не позволяло
скрывать долее грустные вести, то император разрешил разослать на следующий
же   день   все   частные    письма,   прибывшие   вместе   с   эстафетами.

Расскажу  те  подробности  об  этом  событии,  которые  сообщил  мне  тогда
император.

По  прибытии  в  Вильно   начальники  поспешили  устроиться  на  квартирах,
отдохнуть и  обогреться. Младшие  офицеры и солдаты,  предоставленные самим
себе и очень страдавшие от морозов, дошедших до необычайной силы (в течение
трех  дней было  больше  20° мороза),  также  укрылись в  домах и  покинули
большинство постов. Король, который  должен был бы находиться в авангарде в
нескольких лье от Вильно,  был в городе, и все укрылись там по его примеру.
В результате  казаки могли  дойти до застав в  городских предместьях. Мороз
мешал  нашим солдатам,  укрывшимся в  домах или собравшимся  возле костров,
воспользоваться своим оружием, и  они отступали перед казаками. Неприятель,
ободренный этими  первыми успехами,  осмелел, стал нападать на  наши тылы и
прощупывать  посты  в  предместьях.  Почти не  встретив  сопротивления,  он
непрестанно тревожил  их и  тем самым увеличивал беспорядок  в наших рядах.
Русская  пехота, видя  успехи  казаков, также  подошла к  городу. Несколько
орудий, поставленных на полозья,  причинили не столько зла нескольким нашим
постам, сколько  напугали их. В конце концов  беспорядок дошел до того, что
было решено эвакуировать Вильно.

Непредусмотрительность,   царившая   повсюду   после  отъезда   императора,
окончательно погубила  все. Артиллерия,  обозы, - словом,  все скучилось на
возвышенности  в двух  лье от  Вильно. Неподкованные,  да к  тому же  еще и
изнуренные лошади не в  состоянии были перебраться через эту возвышенность.