сумасшедшего.  В этом  вопросе Савари  правильно предугадал  мои намерения.

Когда мы приехали в Глогау вечером, генерал был немало удивлен, увидев, что
обер-шталмейстер  -  это  сам  император. Император  много  расспрашивал  о
положении  в  городе  и  в стране,  отдал  ряд  распоряжений  и едва  успел
поужинать,  -  до  такой  степени он  спешил  вновь  двинуться  в путь.  Мы
отправились  в  экипаже, который  генерал  предложил императору;  император
принял его предложение, так как невозможность устроиться в санях лежа очень
утомляла его.

Будучи  уверен,  что  снег  помешает  нам  продвигаться на  колесах,  я  из
предосторожности  приказал, чтобы  наши  верные сани  следовали за  нами, и
хорошо сделал,  так как  в экипаже мы  могли ехать только  шагом, и поэтому
вскоре же после Глогау вновь заняли свои места в санях, хотя там было менее
удобно.  Мы уселись  в  наши скромные  сани полузамерзшими,  и лучше  бы мы
совсем  не покидали  их; император  не мог  заснуть и  говорил об  армии, в
частности о том, что при нашей быстрой езде мы не сможем получать сообщения
от  нее. Ему не  терпелось доехать  до Саксонии. Предстоящий  переезд через
Пруссию  был ему  не по  душе, и  между нами состоялся  следующий разговор:

-  Если нас  арестуют, Коленкур,  то что  с нами  сделают? Как  вы думаете,
узнают меня? И знают ли, что я здесь? К вам, Коленкур, в Германии относятся
довольно  хорошо;  вы  говорите  по-немецки; вы  оказывали  покровительство
смотрителям почтовых  станций и забрали всех  моих жандармов, чтобы дать им
охрану.  Они не  допустят, чтобы  вас арестовали  и плохо обошлись  с вами.

- Да, конечно, они  немного помнят это покровительство, которое не помешало
тому, чтобы их ограбили.

-  Ба! Они страдали  в течение 24  часов, но  вы ведь заставили  вернуть им
лошадей.  Бертье только  и говорил со  мной, что  о ваших требованиях  в их
пользу. Бывали ли вы в Силезии?

- С вашим величеством.

- Значит, вас здесь не знают?

- Нет, государь.

-  Я приехал  в  Глогау только  после закрытия  городских ворот.  Если люди
генерала или  курьер не  проболтались почтальону, то никто  не может знать,
что я нахожусь в Пруссии.

- Конечно. Да и  никто не заподозрит, что в этих скверных санях так скромно
путешествует  император.  Что  же  касается  обер-шталмейстера,  то  он  не
настолько  важная особа,  чтобы  пруссаки скомпрометировали  себя, захватив
его. Поездка вашего величества  совершается так быстро, что на нашем пути о
ней  пока  еще  никто не  знает.  Чтобы  попробовать выкинуть  какой-нибудь
фортель  против  нас,  нужен   был  .бы  какой-то  сговор.  Любой  человек,
решительный и полный ненависти, уже успел бы собрать трех или четырех таких
же людей себе на подмогу.

-  Если   бы  пруссаки  нас   арестовали,  что  бы  они   с  нами  сделали?

- Если бы это не было подготовлено заранее, то, не зная, что с нами делать,
они бы нас убили. Надо, следовательно, защищаться до последней крайности. У
нас могут быть хорошие шансы: нас четверо.

- Ну, хорошо, но  если вас возьмут живым, то что с вами сделают, г-н герцог
Виченцский? - шутливым тоном спросил император.

-  Если меня  захватят, то  это будет  из-за моего секретаря;  мне придется
тогда плохо.

-  Если нас  арестуют,  - с  живостью сказал  император,  - то  нас сделают
военнопленными, как Франциска I.  Пруссия заставит вернуть ей ее миллионы и
потребует вдобавок еще новые миллионы.

- Если бы они отважились на эту попытку, то мы не отделались бы так дешево,
государь!

- Думаю, что вы  правы. Они слишком боятся меня; они захотят держать меня в
заточении!

- Это весьма вероятно.

- А боясь моего  бегства или грозных репрессалий со стороны Франции с целью
меня освободить, пруссаки выдали бы меня англичанам.

- Возможно!

- Вы  только представьте себе, Коленкур,  какая бы физиономия была  у вас в
железной клетке на площади в Лондоне?

- Если бы я тем самым разделял вашу участь, государь, то я бы не жаловался!

- Речь  идет не  о том, чтобы  жаловаться, а о  том, что  может случиться в
близком будущем,  и о той физиономии, которую вы  корчили бы в этой клетке,
запертый  там, как несчастный  негр, которого  обрекли на съедение  мухам и
обмазали  для  этого  медом,  -  сказал император,  надрываясь  от  хохота.

В течение  четверти часа он хохотал  над этой шутовской мыслью, представляя
себе такую физиономию в клетке.

Я  никогда не  видел,  чтобы император  смеялся  так от  всего сердца;  его
веселость заразила  меня, и  мы долго не  в состоянии были  произнести хоть
какое-нибудь слово, которое не  давало бы нового повода для нашего веселья.
Император  высказал весьма  успокоительные  соображения о  том, что  об его
отъезде  еще не  могут знать,  а тем  более не  могут знать о  состоянии, в
котором  находится армия;  пруссаки, помня,  что их войска  находятся среди