-  Но зачем  делать из  этого 6  тысяч и  писать послу, которому  при таких
серьезных  обстоятельствах необходимо  знать правду,  писать то,  что пишут
редактору "Монитора"?

- Какое  значение имеет  число пленных, когда  все равно нельзя  их увести?

- Кто же этому мешает?

- Когда  наши собственные солдаты умирают от голода  и когда ими усеяна вся
дорога, то как мы будем кормить пленных?

- Велики ли наши потери?

-  Слишком велики,  - ответил  я с  глубоким вздохом. -  Таковы результаты,
вполне  достойные  вдохновителей  этой   войны.  Какое  это  было  безумие!

-  Никто не  был  ее вдохновителем.  Никто не  обманывал  императора насчет
печальных  результатов,  но какое  это  имеет значение?  Сейчас вам  вполне
воздают должное, герцог. Известно,  что вы сделали все, чтобы помешать этой
войне. Я  тоже не побоялся вызвать  недовольство императора и разъяснял ему
его  положение,  а  также  то  состояние,  в котором  находится  Польша.  Я
беспрестанно пишу герцогу Бассано, но он все время отвечает мне сообщениями
о  победах,  которые не  обманывают  здесь никого...  Польша разорена.  Она
раздавлена.

Я прервал  разговор, покинув посла, чтобы  тот мог переменить свой утренний
костюм, и  вернулся к  императору. Император ждал  де Прадта с  тем большим
нетерпением, что  он был недоволен  им и спешил поскорей  показать ему это.
Начиная  от Серадзя  император  беспрестанно твердил  мне  одно и  то же  о
Прадте;  он  тем более  раздражался,  что рассчитывал  вскоре его  увидеть.
Именно  из-за своего  недовольства  он не  остановился у  посла, как  я ему
предлагал, что было бы  более удобно и более приличествовало бы случаю, так
как   император   был   намерен   принять   нескольких   членов   польского
правительства.

-  Я  не хочу,  -  говорил он,  -  останавливаться у  человека, которого  я
собираюсь  уволить.  Я имею  слишком  много оснований  жаловаться на  него.

Я умалчиваю обо всем  том, что император прибавлял к этому и часто повторял
затем в  своем раздражении против де  Прадта. Он обвинял его  в скупости, в
недостатке   такта,  в   неправильном  руководстве   общественным  мнением.

- Он испортил все мои дела своим бездельничаньем, - говорил император, - он
болтает, как  учитель гимназии, и это все.  Да, частенько я чувствовал, как
мне не хватает здесь Талейрана.

Как  раз в  тот  момент, когда  император произносил  эти  последние слова,
появился  наш  посол.  Император  принял  его холодно.  Де  Прадт  волнуясь
приблизился к  императору и спросил, как он себя  чувствует. В его тоне был
оттенок участия.  Но, как мне показалось, из-за  этого тона его слова имели
еще меньший успех. Император,  который предпочитал бы, чтобы его порицали и
даже критиковали, но отнюдь не жалели, был особенно мало расположен терпеть
участливый тон со стороны  человека, против которого был так раздражен, тем
паче что де Прадт  своим тоном ставил себя, пожалуй, на слишком равную ногу
с ним. Де Прадт, заметив производимое им впечатление, стал более сдержанным
и холодным.  Эти взаимные чувства  показали мне, что я  окажу услугу послу,
если  избавлю  его  от  свидетеля  и  дам  ему  возможность  объясняться  с
императором с  глазу на  глаз; я поэтому  вышел. По таким  же самым мотивам
император хотел,  чтобы при  разговоре присутствовало третье  лицо, так как
тогда  объяснения были  бы более  неприятны для  де Прадта; он  сказал мне,
чтобы  я остался,  но когда я  заметил ему,  что мне надо  отдать кое-какие
распоряжения  и  купить шубу,  чтобы  потеплее  укрывать его  в дороге,  он
позволил  мне  удалиться и  поручил  мне  вызвать к  нему графа  Станислава
Потоцкого  [286]  и министра  финансов, а  затем приготовить все,  чтобы мы
могли  вскоре  же  уехать,  и немедленно  возвратиться.  Я  купил шубу  для
императора, который  сильно страдал от холода по  ночам, хотя я и прикрывал
его  половиной моей  шубы, из-за чего  мерз сам  и, кроме того,  должен был
сидеть в очень неудобной позе.

Распорядившись,  чтобы обед  был готов  пораньше, я возвратился  в комнату,
соседнюю с  той, где  находился император, чтобы  послать корреспонденцию в
Вильно  и отправить  берейтора,  который должен  был ехать  впереди  нас до
Познани. Так как дверь,  разделявшая эти две комнаты, закрывалась плохо, то
я  не  мог  не  слышать, как  император  предъявляет  своему  послу все  те
обвинения против  него, которые он мне уже  перечислял. В заключение он ему
сказал,  что ни  его тон,  ни его поведение  и вообще  ничто в нем  не было
французским. Император упрекал его  в том, что он составляет планы кампании
и  разыгрывает из  себя военного, ничего  в этом  не смысля; он  должен был
ограничиться  политикой и  своими  церковными службами,  так как  император
послал его в Варшаву для того, чтобы он там с честью представлял Францию, а
не для того, чтобы  он делал там сбережения и копил себе состояние, которое
было бы  ему и так обеспечено,  если бы он служил  как следует, но он делал
только глупости.

Де  Прадт старался  оправдаться,  ссылался на  свою преданность  и  на свое
усердие, говорил,  что сожалеет, если он  ошибался, и заявлял, что старался
действовать как  можно лучше.  Он защищал герцогство  Варшавское и говорил,
что оно не виновато, если не сделало для успеха русского похода всего того,
чего  хотел  император.  Он  перечислял принесенные  герцогством  жертвы  и
выставленные им вооруженные силы, которые он определял более чем в 80 тысяч
человек. Он  подчеркивал, что  в Польше все  разорены, что в  стране нельзя
найти ни гроша и  надо оказать ей денежную помощь, если мы хотим что-нибудь
получить  от  нее. Чем  больше  де  Прадт защищался,  тем больше  император
сердился.  Он   возлагал  на   него  ответственность  за   те  неисчислимые
последствия,  к которым  могло  привести его  небрежное отношение  к набору
войск, и  добавил, что даже  из представленного самим де  Прадтом отчета он
видит,  что он  создал себе  глупую популярность,  а между тем  такой умный
человек, как он, должен  был бы и сам понимать и уметь внушить полякам, что
продолжать  борьбу, не  давая  средств на  доведение ее  до  конца, значило
вредить самим себе.