наступательный договор  в связи  с тем положением, которое  он создавал для
нас и для них,  превращал Испанию в настоящего союзника, но глупость, страх
и раздоры  между отцом и сыном привели к тому,  что ничего не удалось. Быть
может  также я  слишком ясно  показал Искиердо,  когда он уезжал  в Мадрид,
чтобы наладить дело, мое  нежелание вмешиваться в их распри и мое презрение
к Годою  и всем  их интригам. Сомневаясь,  чтобы я пожелал  поддержать его,
старик-король  испугался и  был  уже готов  ехать в  Америку;  но у  них нс
хватило мужества принять энергичное  решение. Они предпочли остаться, чтобы
тягаться  друг с  другом и вложить  кинжалы в  руки своих подданных.  Я был
совершенно  непричастен   к  этим  событиям,   которые  противоречили  моим
интересам.  Я послал  в  Испанию больше  войск. чем  собирался, так  как во
всяком случае  не хотел  допустить, чтобы события обернулись  против нас, а
страх перед фаворитом и  английские интриги, которые уже тогда сплетались с
интригами  Фердинанда, могли  к этому  привести. Мюрат,  который командовал
армией, делал только глупости и ввел меня в заблуждение.

Далее император  сказал, что  "испанские дела объясняются  только стечением
обстоятельств, которых нельзя было  предвидеть". Эти события были ему очень
неприятны и принудили его  поступать вопреки своим намерениям. Никак нельзя
было  заранее учесть  ту необычайную  глупость и слабость,  которую проявил
Карл IV, или преступное тщеславие и двуличие Фердинанда, злобного и в то же
время жалкого.

Император добавил,  что Фердинанд  приезжал в Байонну  по совету толедского
архидиакона Эскойкица, который думал таким путем доставить Фердинанду сразу
и жену и королевство; старый король также приехал в Байонну по своей доброй
воле.  Император несколько  раз  говорил мне,  что он  откровенно беседовал
тогда с  приехавшими в  Байонну испанцами еще  до прибытия Фердинанда  и не
скрывал  от них  своего  мнения о  нем; таким  образом, от  лиц, приехавших
раньше Фердинанда, всецело зависело предупредить его, и лишь от него самого
зависело повернуть назад.

По словам императора, он  даже после приезда Фердинанда еще долго оставался
в нерешительности; потом он увидел, что дела приняли плохой оборот и теперь
каждый будет  объяснять события  на свой лад,  чтобы оправдать себя,  а его
будут упрекать  в этом деле, как упрекают  во всем, что кончается неудачей,
хотя  он  руководствовался  исключительно  теми соображениями,  которые  по
зрелом  размышлении казались  ему соответствующими интересам  как испанской
нации, так  и Франции. Он снова повторил,  что нельзя представить себе, как
слепы и глупы были  советники, пользовавшиеся доверием короля и его сына, и
до  какой степени  Мюрат  увлекался князем  Мира, за  которого  он всячески
ходатайствовал.  Нельзя представить  себе  также, до  каких пределов  дошла
ненависть королевы-матери к сыну и ненависть сына к матери и отцу. Родители
считали  его способным  на все,  даже на  попытку отравить их,  как сказала
как-то императору королева. Больше всего она и король боялись попасть в его
руки; из-за этого они покинули Испанию, боясь его возвращения туда, и из-за
этого   они   все   время    отказывались   сами   вернуться   в   Испанию.

Все они, говорил император,  без конца рассказывали ему о своих обидах друг
против друга. Дело доходило до того, что порою он краснел за них и старался
оборвать  разговор,  чтобы   не  загрязниться  самому,  выслушивая  столько
гадостей; каждый  был занят только собой; ни у одного из  них он ни разу не
заметил какой-либо мысли, посвященной интересам Испании.

Император  рассказывал мне  затем  об Эскойкице,  который был  одержим лишь
одной идеей - женить Фердинанда в Байонне.

-  Это -  мелкий интриган,  - сказал  император. -  Впрочем, я  поступил бы
вполне целесообразно, если бы  приложил руку к этому проекту, так как в тот
момент Фердинанд был идолом испанцев. Но тогда не преминули бы сказать, что
я подстрекал  его ко всему  и был соучастником его  заговора; я предпочитал
все что угодно, только не это. Мне пришлось выбирать между тремя возможными
решениями в  этом деле, я выбрал  то, которое подсказывалось мне интересами
благополучия Испании,  а также нашими интересами.  Что касается двух других
возможных  решении,   то  одно   из  них  превращало   меня  в  соучастника
преступления,  а  другое -  в  соучастника унижения  нации, которая  хотела
стряхнуть  с себя  позор  последнего царствования.  Я не  мог  колебаться в
выборе, и  эти соображения, не позволили мне  отослать Карла и Фердинанда в
Испанию, как  это подсказывали мне мои  интересы. Фердинанд вскоре исчерпал
бы до конца тот энтузиазм, с которым относилась к нему нация, а возвращение
его отца слишком унизило  бы его, и не прошло бы шести месяцев, как он стал
бы  призывать  меня  на  помощь.  Но  Шампапьи  и  Маре  думали,  что  надо
воспользоваться  моментом, когда  события  назрели и  когда особенно  легко
осуществить   перемену,    так   как   Карл    и   Фердинанд   окончательно
дискредитировали  себя  в  Байонне  даже  в глазах  наиболее  преданных  им
испанцев. Мюрат рассказывал мне сказки, которые вводили меня в заблуждение.
Я  хотел облегчить  бедствия этой  страны; я  ошибся. Если бы  я последовал
своему первому  побуждению, я отослал  бы короля и его  сына домой. Испания
была бы  сейчас у  моих ног. Меня  обманули, или, вернее,  события обманули
всякую  человеческую предусмотрительность.  Можно  ли было  предвидеть, что
Мюрат  будет   делать  только   глупости,  а  Дюпон   пойдет  на  подлость?
Когда-нибудь  испанцы пожалеют  о той  конституции, которую  я им  дал; она
возродила бы их страну.  Причиной восстания в Испании была жадность Дюпона,
его корыстолюбие, его стремление во что бы то ни стало сохранить состояние,
приобретенное нечестным путем. Все  погубила капитуляция под Байленом[276].
Чтобы  спасти свои  фургоны, нагруженные  награбленным добром,  Дюпон обрек
солдат, своих соотечественников, на позор беспримерной капитуляции, которая
произвела такое  прискорбное для  нас впечатление на испанский  народ, и на
позор  разоблачения  кощунственного  разграбления  церквей,  которое  Дюпон
допустил,  чтобы  скрыть свои  собственные  хищения.  Соглашаясь на  осмотр
солдатских ранцев  при условии неприкосновенности  его собственного багажа,
он  собственноручно  расписался в  своем  бесчестье  на страницах  истории.
Байлен - это Кавдинское  ущелье нашей истории. Зрелище похищенных в церквах
предметов послужило  сигналом к восстанию;  зачинщики воспользовались этим,
чтобы подстрекать суеверный народ к мщению.

- Мареско [277], - продолжал император, - честный человек. Дюпон его надул,
и он  проявил слабость, когда надо было проявить  силу. Я сурово поступил с
ним,  потому что  он один  из высших  офицеров империи  и потому что  в его
положении надо  уметь предпочесть славную смерть  позору, а не ставить свое