своих  руках другие  пункты,  необходимые для  обеспечения безопасности  ее
торговли и для снабжения ее эскадр, на что может претендовать она еще? Чего
ей еще  желать для своей безопасности? Но она  хочет удержать в своих руках
монополию. Ей нужен колоссальный торговый оборот, для того чтобы оплачивать
таможенными доходами проценты по  ее государственному долгу. Если бы Англия
действовала добросовестно,  то она не отказывалась  бы с таким упорством от
всяких  переговоров.  Она  боится,   что  ей  придется  объясняться,  и  не
осмеливается признаться в своих  претензиях. Если бы велись переговоры, она
была  бы  принуждена выложить  карты  на  стол. Тогда  все  видели бы,  кто
действует добросовестно и кто нет. Говорят, и вы, Коленкур, первый говорите
это,  что я  злоупотребляю нашим  могуществом. Я  признаю этот упрек,  по я
делаю  это в  общих  интересах всего  континента, тогда  как  Англия вполне
определенно злоупотребляет своей силой  и своим могуществом, огражденным от
бурь,  исключительно  в своих  собственных  интересах,  так как  лондонские
торгаши  ни во  что не  ставят интересы  Европы, которая,  по-видимому, так
благоволит  к Англии. Ради  любой из  своих спекуляций они  пожертвовали бы
всеми европейскими государствами и даже всем миром. Если бы у Англии был не
такой крупный государственный долг, то, быть может, она проявляла бы больше
рассудительности.  Но  ее толкает  необходимость  выплачивать  этот долг  и
поддерживать  свой  кредит.  Впоследствии  ей,  конечно,  придется  принять
какое-либо решение по поводу этого долга. Но пока в жертву ему она приносит
весь мир.  Со временем в Европе это поймут;  глаза раскроются, но будет уже
слишком  поздно.  Если  я  восторжествую  над Англией,  Европа  будет  меня
благословлять,  если же  я паду,  то вскоре  упадет и маска,  которую носит
Англия,  и  тогда все  увидят,  что она  думала  только о  себе и  принесла
спокойствие континента в жертву своим текущим интересам. Континент не может
и не должен жаловаться  на мероприятия, цель которых закрыть ею в настоящее
время  для  английской  торговли.  Присоединение  к Франции  тех  или  иных
территорий, возбудившее  столько крика, является (император  сказал это мне
под  секретом) только  временной мерой,  служащей для того,  чтобы стеснить
Англию,  затруднить  ее торговлю,  разорвать  ее торговые  связи и  отучить
Европу  от них.  Эти территории  - залог,  который я  держу в  своих руках,
подобно Танноверу и многим  другим, чтобы они могли служить потом предметом
торга с  Англией в обмен на  наши или голландские колонии  или на некоторые
притязания,  от  которых  Англии  придется отказаться  в  общих  интересах.

По словам императора, мир может быть прочным и может обеспечить будущее для
всех  лишь  постольку,  поскольку  он  будет всеобщим,  а  потому  напрасно
жалуются на  все то, что он, император,  делает для достижения такого мира.
Люди прозорливые,  люди, действительно умеющие  мыслить политически, хорошо
понимают, в чем заключается его цель.

В течение  нашей поездки император не  раз спрашивал меня, думаю  ли я, что
Россия заключит мир. Он говорил, что император Александр, хотя он и опьянен
сейчас некоторыми  успехами, поступил бы разумно,  заключив мир. Я ответил,
что  по-прежнему сомневаюсь, чтобы  дело дошло  до переговоров, до  тех пор
пока мы находимся в  пределах владений императора Александра, а кроме того,
наши    неудачи   сделали    его,    должно   быть,    менее   миролюбивым.

- Вы считаете его, значит, большим гордецом?

-  Я считаю  его упрямым. Он  мог бы,  пожалуй, гордиться тем,  что отчасти
предвидел случившееся и не  пожелал выслушать предложения, посланные ему из
Москвы.

- Сожжение русских городов, - сказал в ответ император, - в том числе пожар
Москвы -  это бессмыслица.  Зачем было поджигать, если  он возлагал столько
надежд на  зиму. Есть армии и есть солдаты  для того, чтобы драться. Нелепо
расходовать на них столько денег и не пользоваться ими. Не следует с самого
начала причинять себе больше зла, чем мог бы причинить вам неприятель, если
бы он  вас побил.  Отступление Кутузова -  это верх бездарности.  Нас убила
зима. Мы  жертвы климата. Хорошая погода меня  обманула. Если бы я выступил
из  Москвы на  две недели  раньше, то  моя армия  была бы  в Витебске,  и я
смеялся бы  над русскими и над вашим пророком Александром,  а он жалел бы о
том, что не вступил в переговоры. Все наши бедствия объясняются этими двумя
неделями и неисполнением моих приказаний о наборе польских казаков. Русские
воззвания в пророческом стиле,  распространявшиеся от времени до времени, -
просто глупость. Если бы  хотели завлечь нас внутрь страны, то надо было бы
начинать с отступления и  не подвергать риску корпус Багратиона, то есть не
держать его  войска на слишком близком  к границе и, следовательно, слишком
растянутом  фронте.  Не  надо  было  тратить  столько  денег  на  постройку
карточных  домиков  на  Двине. Не  надо  было  сосредоточивать там  столько
складов. Русские жили изо  дня в день, без определенных планов. Они ни разу
не сумели дать сражения вовремя. Если бы не трусость и глупость Партуно, то
русские не взяли бы  у меня ни одной повозки при переходе через Березину, а
мы захватили бы часть  их авангарда, взяли бы 1800 пленных и с несчастными,
еле дышащими людьми выиграли бы сражение, одержав верх над отборной русской
пехотой, которая  сражалась с  турками. В конце концов  остатки наших войск
оказались  между тремя  русскими  армиями. И  что же  русские  сделали? Они
захватили несчастных, которые замерзали или, терзаемые голодом, отбились от
своих корпусов [250].

В другой раз император  сказал мне, что если бы у русских действительно был
проект  завлечь его  внутрь  страны, то  они не  шли  бы на  Витебск, чтобы
атаковать его там; они с самого начала должны были бы больше тревожить наши
фланги, ограничиваясь  только такой малой войной,  захватывать наши депеши,
небольшие  отряды,  офицеров, едущих  в  свои  части, солдат,  занимающихся
грабежом.  Он  считал большой  ошибкой,  что  они сражались  так близко  от
Москвы.

-  Все дела  приняли плохой  оборот, -  говорил в  другой раз  император, -
потому что я слишком долго

оставался в Москве. Если  бы я покинул ее через четыре дня после вступления
в нее,  как я это думал сделать, когда увидел  пожар, то Россия погибла бы.
Император Александр был бы очень счастлив получить от меня мир, который я в
этом случае  великодушно предложил  бы ему из  Витебска. Если бы  морозы не
отняли у меня мою армию, я еще продиктовал бы ему условия мира из Вильно, и
ваш дорогой  император Александр подписал бы  их - хотя бы  для того, чтобы
избавиться от военной опеки своих бояр. Именно они навязали ему Кутузова. А