немки. Она не занимается  интригами; она любит порядок и занята только мною
и своим сыном.

О великом  канцлере и  о министрах он  также отзывался с  большой похвалой.

4-го ставка была в Бенице, а 5-го - в Сморгони, где императора ожидали один
из  членов   виленского  правительства  и  адъютант   императора  граф  ван
Хогендорп,  губернатор  Вильно.  Император поговорил  с  ними  и тотчас  же
отправил их обратно.

Затем   он    вызвал   меня   и   продиктовал    свой   последний   приказ:

"Сморгонь, полдень 5 декабря.

Император выезжает в 10 часов вечера.

Его  сопровождают 200  человек  из его  гвардии. После  перекладного пункта
между  Сморгонью  и  Ошмянами  его  сопровождает до  Ошмян  маршевый  полк,
расположенный в четырех лье отсюда; передать распоряжения этому полку через
генерала ван Хогендорпа.

150 отборных  гвардейских кавалеристов  будут посланы на  расстояние одного
лье  от Ошмян.  Штаб маршевого  полка и  эскадрон гвардейских  уланов будут
размещены на этапах между Сморгонью и Ошмянами.

Неаполитанцы,  которые  ночевали сегодня  ночью  между  Вильно и  Ошмянами,
поместят 100 всадников в Медниках и 100 в Румжишках.

Генерал ван  Хогендорп остановит  там, где он его  встретит, маршевый полк,
который  должен  прибыть  6-го  в  Вильно,  и прикажет  ему  поставить  100
всадников  на  полдороге в  Ковно.  Он  распорядится, чтобы  в Вильно  были
наготове    60   человек    эскорта   и   почтовые    лошади,   необходимые
обер-шталмейстеру  от  Сморгони до  района  за  Вильковишками. Генерал  ван
Хогендорп немедленно возвратится в Вильно и передаст герцогу Бассано, чтобы
он тотчас же отправился к императору в Сморгонь.

Император поедет с герцогом Винченцским в экипаже его величества; впереди -
г-н Вонсович,  сзади -  придворный лакей; обер-церемониймейстер  граф Лобо,
один  придворный  лакей  и  один рабочий  -  в  коляске;  барон  Фэн[242] ,
придворный лакей Констан, хранитель  портфеля и один канцелярский служитель
- в коляске.

Обер-шталмейстер   предупредит   Неаполитанского   короля,  вице-короля   и
маршалов, чтобы они явились к семи часам в ставку.

Он получит от начальника штаба ордер на поездку в Париж со своим секретарем
Рейневалем, своими курьерами и своими слугами".

После этого император вновь  повторил то, что уже говорил утром в Бенице, а
именно, что он получил  добрые вести от герцога Тарентского[243], что князь
Шварценберг движется  вперед, что  дивизия Луазона насчитывает  очень много
людей, что в Вильно прибыло много полков, а на Немане находятся другие, что
виленские  и  даже  ковенские склады  хорошо  снабжены,  и солдаты,  обретя
продовольствие и  одежду, в ближайшее же время  возвратятся в свои ряды. Он
не сомневался, что конец  лишений будет означать также и конец отступления.

Так  как  и  вчера  и в  предыдущие  дни  я  пытался разъяснить  императору
действительное положение  вещей, как я его понимал, то  я слушал его на сей
раз,   не   отвечая.   Явно   недовольный  моим   молчанием,   он   сказал:

- Почему вы не отвечаете? Какого же мнения держитесь вы?

- Я  сомневаюсь, государь,  что Неман прекратит беспорядок  и вновь соберет
армию. Надо  было бы все свежие войска послать в  тот пункт, где, по мнению
вашего величества, действительно можно будет остановиться и занять позиции,
ибо контакт  с нашими  бандами дезорганизует также  и эти войска  и погубит
все.

-   Значит,  по   вашему   мнению,  надо   было  бы   эвакуировать  Вильно?

- Вне всякого сомнения, государь, и как можно скорее.

- Вы  смеетесь надо мной. Русские  не в состоянии подойти  туда в настоящий
момент, и  вы знаете так же хорошо, как и  я, что нашим отставшим наплевать
на казаков.

Император считал, что в  одну неделю он соберет в Вильно для отпора русским
больше сил, чем могли  бы русские собрать за целый месяц. Он уже видел, как
Польша вооружает всех своих крестьян, чтобы прогнать казаков, а французская
армия вырастает втрое, так как она найдет пропитание и одежду и уже подошла
к своим подкреплениям, тогда  как русские от своих подкреплений отдалились.
Как и  в Москве,  император упорно не  хотел признавать, что  русские лучше
переносят свой  климат, чем  мы. Он уже  видел, как наши  зимние квартиры и
даже  наши аванпосты  прикрываются  приспособившимися к  климату конными  и
пешими поляками, ожесточенно защищающими свою родину и свои очаги. Он видел
даже, как наша пехота, лишь только она поест досыта, будет презирать морозы
и  еще  до  истечения  двух  недель  далеко  прогонит  казаков.  Император,
по-видимому,  искренне верил  в  это, и  если мне  не удалось  изменить его
взгляды, откровенно высказывая противоположные  мнения, то во всяком случае
он не  проявлял недовольства  моими словами, так как  долго разговаривал со
мной на эту тему.

Князь Невшательский был немало  огорчен тем, что остается, хотя император и
дал  ему в качестве  начальника Неаполитанского  короля, как он  сам хотел.
Мысль  о том,  что,  оставаясь в  армии, он  может  принести действительную
пользу  императору и  что  для поддержания  общего единства  нужен человек,
повиноваться которому  все привыкли, несколько утешала  его, так как он был
искренне  предан  и  привязан  к  императору.  Он  понимал  при  этом,  что
встретятся многообразные  трудности при попытках вновь  собрать армию, - не
потому,  чтобы  отсутствовали  свежие  войска, так  как  имел  еще в  своем