это скрываемое  от него  мнение только крепнет  от того, что  оно прячется.
Люди  чувствуют, что  он готовит  большие затруднения  для своего  сына. Он
заранее вооружает  Европу против  Римского короля и даже  против всей своей
семьи,  а  между тем,  когда  основывается новая  династия, очень  нехорошо
позволять укрепляться  мнению, что предстоят перемены.  Люди не в состоянии
выдержать  колоссальное бремя,  налагаемое  на них  теперь силою  событий и
мощью  императорского   правительства.  Различные  нации   не  в  состоянии
превратиться  во  французов; уже  обитателям  прирейнских стран  достаточно
трудно убедить себя, будто они французы.

Император  с полной  откровенностью признал справедливость  моих замечаний.
Некоторые из них он, однако, отверг.

- Я  создам, - сказал он,  - учреждения, которые дадут  мощь моей системе и
организованной  мною машине. Вы  не представляете  себе, на какие  жертвы я
пошел  бы, и  притом с  полным удовольствием,  ради такого порядка  вещей в
Европе, который обеспечивал бы  всем народам продолжительное спокойствие, а
Франции  и Германии  такое  же внутреннее  процветание, какое  существует в
Англии. Я  не держусь ни  за Гамбург, ни за  какой-либо другой определенный
пункт; я  не принадлежу к числу тех  ограниченных людей, которые видят вещи
только  с одной  какой-либо стороны  и проявляют  упрямство в том  или ином
вопросе. Есть много способов  уладить дела в тот день, когда Англия решится
заключить  мир  и  согласится признать  за  другими  права и  преимущества,
которые созданы  небесами отнюдь не для нее  одной. Заключить мир с Англией
можно лишь  постольку, поскольку я смогу  предложить ей компенсации, потому
что в  этой стране  министерство является ответственным  и должно учитывать
свою ответственность.  Такое решение,  как заключение мира  с Францией, оно
сможет принять  лишь в том случае, если сможет  сказать нации: "Мы пошли на
такую-то жертву по таким-то соображениям, но вот какие компенсации нам дали
и  какие  выгоды  мы  приобрели".  Это  - деликатное  дело,  и  английскому
министерству трудно  сговориться не  только со своей  страной, но -  по еще
более веским причинам -  со мною. А между тем без мира с Англией всякий мир
будет  только перемирием.  Англия ведет  слишком большую игру,  чтобы легко
уступить. Она хорошо знает, что я воспользуюсь миром, чтобы создать флот, и
что я не позволю  ей в самом разгаре мира еще раз завладеть капиталами моей
торговли.  Она  хорошо  знает,  что флот  в  моих  руках  может нанести  ей
чувствительные удары. Если бы она была уверена, что я проживу еще не больше
трех-четырех лет, то она  завтра же заключила бы мир, так как вся трудность
вопроса заключается во флоте,  который я создам и буду иметь в ближайшие же
годы.

К этому император добавил,  что он более чем кто бы то ни было жаждет мира.
Он  искренне  желает  его.  Сомневаться  в  этом  нельзя.  Не  ради  своего
удовольствия он живет на  бивуаках. Мира не хочет Англия, и, может быть, по
словам  императора, она  даже  не может  его хотеть,  потому что  ее пугает
будущее. В  английском министерстве есть способные люди,  и от них не могло
укрыться ни одно из тех важных соображений, о которых он, император, только
что мне  говорил. Он  хорошо знает, что  государственные учреждения Франции
несовершенны, и  не скрывает  от себя, что  только мир может  позволить ему
полностью  завершить развитие  этих  учреждений. Так  как только  мир может
упрочить его  дело, то нельзя сомневаться в том,  что он его желает. Говоря
об учреждениях,  император прежде всего упомянул  сенат, отметив, что он не
обладает  надлежащей  независимостью,  а   потому  и  не  пользуется  таким
авторитетом,  который  являлся  бы  руководящим  для  общественного  мнения
страны.   Император  сказал,   что  преобразует   сенат  в   палату  пэров.

Далее император  отметил, что неудача теперешней  кампании является великим
препятствием для  всех его замыслов. Для  спокойствия континента необходимо
было  бы  буферное  государство,   которое  служило  бы  аванпостом  против
вторжений Севера и оказывало  бы умеряющее воздействие на честолюбие других
держав.  Европа  обязана  своими  несчастиями  слабости  Бурбонов,  которые
допустили  раздел Польши.  Австрийский император  и прусский  король хорошо
понимают, какая  была сделана ошибка. Они  искренне вступили в войну против
России лишь  потому, что  они более других заинтересованы  в создании этого
барьера.  Австрия   надеется,  что  при   этом  произойдут  территориальные
изменения, необходимые для того,  чтобы ее торговля получила рынки сбыта. А
прусский  король, быть  может, тешит  себя надеждой, что  новое государство
достанется ему.

Когда  Россия,  продолжал  император,  ответила  молчанием  на  австрийское
посредничество перед началом теперешней кампании, то у императора Франца не
оставалось   больше  сомнений   насчет  честолюбивых   замыслов  императора
Александра. Он  твердил об  этом императору Наполеону  в Дрездене несколько
раз.

Император беспрестанно повторял, что Австрия желает восстановления Польши и
нисколько не  держится за оставшуюся у  нее часть Галиции; когда заключался
Венский  мир [253] ,  Австрия, по  его  словам,  отдала  бы все  миллионное
население Галиции  за любую часть Иллирии или  за несколько кусков земли на
Инне. Это может быть сделано, говорил император, когда он захочет[254]. Его
тесть  добивался этого  в Дрездене,  и возможно  даже, что он  приехал туда
именно  в надежде устроить  это дело;  но император хотел  сначала выяснить
настроения литовцев,  хотел сам увидеть, могут  ли поляки вновь сделаться и
оставаться независимой нацией. Исходя из этих соображений, император до сих
пор не  давал полякам полной  свободы, и события показали,  что он поступил
правильно.  Он вскоре  увидит,  достойны ли  поляки независимости,  то есть
обладают ли они как  нация теми качествами, которые проявляют как отдельные
лица, и покажут ли они, что несчастья лучше закаляют мужественные души, чем
благополучие.  На эту  тему  он будет  беседовать в  Варшаве;  он расскажет
полякам обо всех наших бедствиях и даже обо всех грозящих им опасностях, но
вместе с тем он объяснит им, какие перспективы открываются перед ними, если
польская нация окажет ему поддержку.

Я заметил  императору, что  недостаток единства среди  поляков и недостаток
усердия с их стороны, на который он жалуется, объясняется, несомненно, тем,
что  слишком  долго оставлял  их  в  неведении насчет  их будущего;  строго
говоря,  нет   пределов  тем  жертвам,  которых   требуют  от  них;  бедное
герцогство,  давно  уже обремененное  всевозможными поборами,  по-видимому,
истощено,  и даже  наиболее  богатые люди  не получают  ни гроша  дохода; я
всегда  понимал,  как  выгодно   восстановить  Польшу  и  создать  буферное