Император,  стальная  воля которого  лишь  еще больше  закалялась при  виде
стольких препятствий и, можно сказать, стольких опасностей, тотчас же решил
ускорить  свое  передвижение, подоспеть,  если  это  окажется возможным,  к
Березине  раньше  Кутузова,  сражаться и  одержать  победу  над всеми,  кто
встретится  на его  пути. Вместе с  тем он  питал тешившие его  и обещавшие
выход из  положения надежды,  лелея мечту, что  князь Шварценберг и  Рейнье
[224],  узнав о потере нами Минска, уже  выступили и изменили положение. Во
всяком  случае  он  считал, что  сосредоточение  под  Борисовом тех  войск,
которыми  он  располагал в  этом  районе  и которые,  наверное,  в связи  с
происходящими событиями собрались там вместе, надежным образом обеспечивает
отступление армии, которое теперь нельзя прерывать вплоть до Вильно. Он был
уверен, что  борисовский мост находится под  крепкой охраной. Этот мост был
важным пунктом. Уже давно  император приказал привести его в оборонительное
состояние, держал там войска, и, судя по тому, что он соблаговолил говорить
мне, а также князю Невшательскому, он думал, что может рассчитывать на этот
пункт.

Вечером, когда  император лег в постель,  он оставил у себя,  как это часто
бывало, графа Дарю и  Дюрока, чтобы поболтать с ними; он задремал, а Дарю и
Дюрок стали разговаривать между  собой, ожидая, пока император окончательно
заснет и  можно будет удалиться. Через  четверть часа император проснулся и
спросил их, о чем они говорят.

- Мы мечтали о воздушном шаре, - ответил Дарю.

- Для чего?

- Чтобы увезти ваше величество.

- Да,  положение довольно трудное. Вы, значит,  боитесь попасть под замок в
качестве военнопленных?

- Нет, не военнопленных,  потому что вашему величеству такой хорошей участи
не предоставят.

-  Положение  действительно серьезно.  Вопрос  осложняется. И  все же  если
начальники подадут  пример, то  я все еще  буду сильнее, чем  неприятель. У
меня больше, чем нужно,  сил, для того чтобы пройти по трупам русских, если
единственным препятствием будут их войска.

На  следующий  день  (23  ноября) государственная  канцелярия  сожгла  свои
бумаги; Дарю настаивал на этом, начиная с Гжатска, где мы начали уничтожать
свои обозы.

В три часа утра император послал за мной н заговорил о полученных им дурных
сообщениях:

-  Дело становится серьезным,  - сказал  он. Затем император  спросил меня,
достаточно  ли  крепок  мороз  для того,  чтобы  реки  и  озера замерзли  и
артиллерия могла бы пройти по льду.

-  Думаю,  что  нет,  по  крайней  мере  что  касается рек,  -  ответил  я.

-  Вы сами  не знаете,  что говорите;  ведь Ней  перешел Днепр по  льду без
пушек, а тогда было не так холодно, как сегодня. Морозы будут, и мы пройдем
через болота  Березины. Иначе пришлось  бы идти на прорыв  и делать большой
обход.  Сколько дней формированного  марша нужно  для того, чтобы  дойти до
Вилейки  или  до Глубокого?  Положение  может  сделаться критическим,  если
Кутузов правильно  сманеврировал, а Витгенштейн захочет  его поддержать или
соединиться  с  адмиралом. Эти  моряки  всюду приносят  мне несчастье.  Что
касается  Кутузова, то  он  воевать не  умеет. Когда  завязывается  бой, он
дерется  с  отвагой, но  он  ничего  не понимает  в  большой войне  [225] .

Затем   император   рассказал   мне  о   разговоре   с   Дарю  и   Дюроком.

- Их воздушный шар  отнюдь не был бы лишним, - сказал он шутя. - На сей раз
спасение только  в отваге.  Если мы перейдем  Березину, то я  буду хозяином
положения,  так как  двух свежих  корпусов, которые  находятся там,  и моей
гвардии достаточно  для того, чтобы побить  русских. Если пройти нельзя, то
мы  выкинем фокус.  Обсудите с Дюроком,  что можно  будет взять с  собой, в
случае если нам придется  прорываться не на дороге, а через поля без всяких
повозок. Надо заранее подготовиться на тот случай, если придется уничтожить
все, чтобы не оставлять  трофеев неприятелю. Я лучше буду до конца кампании
есть  руками,  чем оставлю  русским  хоть  одну вилку  с моей  монограммой.
Условьтесь  с   Дюроком  обо  всем,  что   касается  его  ведомства,  и  не
проговоритесь  никому.  Я говорил  об  этом только  с  ним и  с вами.  Надо
удостовериться, в хорошем ли  состоянии мое и ваше оружие, так как придется
драться.

Император коснулся  еще многих  других вопросов, обсуждая  свое положение и
проект своего отъезда во Францию.

Я  переговорил с  Дюроком, который  в свою  очередь рассказал мне  о беседе
императора  с ним  и Дарю.  Мы условились,  что отныне все  столующиеся при
императорском  дворе  будут сами  заботиться  о своих  бокалах, тарелках  и
остальных  предметах  столового прибора,  если  желают  пользоваться ими  и
дальше.  В  качестве  предлога   мы  решили  ссылаться  па  то,  что  мулы,
перевозившие    погребцы   со    столовыми    принадлежностями,   ослабели.

Хотя  мороз  был  еще  сильный,  но  небо было  покрыто  облаками,  грозила
оттепель, и  во всяком  случае мог пойти  снег. Больные замерзали  по ночам
возле бивуаков.  Так как  люди были небрежны,  а добывать фураж  и воду для
лошадей  было трудно, то  лошадей погибло  очень много. Мой  адъютант Жиру,
который после  своего ранения под Красным ехал  в моей коляске, умер ночью.
Он был без сознания в течение двух дней.

Из Толочина  мы переехали в Бобр, куда  прибыли 23-го. На дороге попадалось
еще больше издохших лошадей, чем при наших прежних переходах. Встречались и
человеческие трупы;  очень много их мы находили  на всех бивуаках; это были
трупы  людей,  задохшихся  в  дыму костров,  так  как,  продрогшие и  почти