герцогом  Эльхингенским.  Мне он  тоже  показывал  эти приказы.  Возмущение
против князя Экмюльского было  всеобщим, - тем более что император возлагал
на  него во  всеуслышание ответственность  за все опасности,  которые могли
грозить 3-му  корпусу. На  самом же деле  все передвижения могли  бы быть в
свое время  ускорены, и герцог Эльхингенский  мог бы выступить из Смоленска
16-го, но  суть в том,  что император всегда откладывал  дело до последнего
момента,  если надо  было  отдать приказ  об  отступлении. Когда  он был  в
Смоленске, он  не знал,  где находится неприятель,  и не испытывал  от пего
никаких беспокойств  на флангах,  а потому и  в самом деле  мог верить, что
русские находятся  позади, и,  несомненно, думал, что,  задерживая движение
своего арьергарда,  он тем самым задерживает и  русских. Да, когда судишь о
событиях прошлого, то легко  осуждать распоряжения, которые казались самыми
мудрыми  в тот  момент, когда  они отдавались. Все  случившееся объяснялось
стечением тяжелых и трудных  обстоятельств, одно хуже другого, и нужно было
быть  свидетелем действий  полководца и  участником событий,  случившихся с
тем,  на кого  возлагали  всю вину,  чтобы справедливо  судить  о поведении
военачальника,  имеющего  столько  славных  заслуг, как  князь  Экмюльский.
Нельзя  отрицать, что под  Красным князь  Экмюльский один раз  уже рисковал
своим  немногочисленным  корпусом, выжидая  герцога Эльхингенского,  причем
ничуть не  улучшил его положения, так  как 1-й корпус был  тогда уже только
призраком. Никто не хотел также учитывать всяческие задержки, препятствия и
результаты  морозов, которые  нас уже  порядком потрепали и  расстроили все
наши проекты.

К чести и славе герцога Эльхингенского надо сказать, что вся армия думала о
нем одинаково. Все считали невозможным, чтобы ему удалось пробиться к армии
через Красное, но в то же время все говорили, что если есть кто-нибудь, для
кого  невозможное возможно,  то Ней  соединится с  нами. Все  сгибались над
развернутыми картами, намечали по ним маршрут, которым пойдет Ней, если его
мужество  не  даст  ему  возможности  пробить себе  дорогу  через  Красное.
"Хорошая пехота, если она пожертвует артиллерией, может сделать все с таким
командиром, -  говорили в армии. -  Он скорее придет к  нам через Киев, чем
сдастся  неприятелю". Начиная  от  любого солдата  и вплоть  до императора,
никто не сомневался, что  Ней приведет свой корпус, если он только не будет
убит. Если у кого-нибудь  и были какие-либо сомнения, то они сводились лишь
к опасению,  как бы маршал, думая,  что мы его будем  ждать и поддержим его
атаку, как  только заслышим  его пальбу, не  пожелал во что бы  то ни стало
пробиться и не пал смертью храбрых, пытаясь проложить себе дорогу. Может ли
быть для воина лучшая  похвала, чем это всеобщее убеждение, что он добьется
своего там, где всякий  другой едва ли осмелился бы сделать только попытку?

Прибыв  19-го в  Оршу,  император часть  дня  провел у  моста. Он  осмотрел
окрестности города,  как будто собирался сохранить  его в своих руках. Хотя
все еще  не было никаких сообщений о  герцрге Эльхингенском, надежды все же
не исчезали.  Так как всякая задержка должна  была еще более осложнить наше
положение, то отступление  продолжалось; арьергард был поручен вице-королю;
20-го,  во второй половине  дня, ставка  была перенесена в  усадьбу Бараны,
недалеко  от  Орши, в  расстоянии  четверти  лье от  дороги. Там  император
получил от  одного штатского  поляка сообщение о  движении молдавской армии
русских на Минск, но  этот поляк не мог ни сообщить какой-либо точной даты,
ни  сказать,  далеко ли  еще  от  Минска находится  эта  армия. Он  говорил
понаслышке, со слов какого-то другого лица.

- Чичагов, - сказал император, - несомненно, соединится с Тормасовым, и они
отправят корпус на Березину, или, точнее, на соединение с армией Кутузова у
Березины, который  оставляет нас в покое для того,  чтобы, как я это всегда
предполагал,  опередить  меня  и   атаковать  нас,  когда  он  получит  это
подкрепление. Надо торопиться; мы потеряли много времени после Смоленска, а
между тем я тоже мог бы находиться уже на Березине, располагая достаточными
силами, если  бы мои приказы были выполнены.  Надо поскорее дойти туда, ибо
иначе могут произойти большие события.

Император был  очень озабочен  и, как мне показалось,  впервые неспокоен за
будущее.  Ему   не  хотелось  уезжать,  не   получив  сообщений  о  герцоге
Эльхингенском, и он покинул Оршу лишь к концу дня.

В  Орше было  продовольствие и  фураж, но  что можно  было сделать  с этими
запасами,  когда  надо было  прокормить  такое множество  людей и  лошадей?
Местность была  значительно лучше, чем между  Москвой и Смоленском, то есть
гораздо менее  истощенная, и  жители но большей части  оставались на месте.

Вскоре после  отъезда императора  вице-король, оставшийся в  Орше, сообщил,
что  в ночь  с 18 на  19-е герцог  Эльхингенский перешел через  Днепр возле
Варышек  [222] по  только что образовавшемуся  льду и привел,  кроме своего
корпуса, еще 4 - 5 тысяч отставших и московских беженцев-французов, которые
могли  найти спасение  лишь под  защитой его  каре. Вице-королю  был послан
приказ  двинуться  навстречу  герцогу,  чтобы облегчить  его  соединение  с
армией,  но  он уже  заранее  сделал  это, послав  одну  из своих  дивизий.

Ни одно выигранное сражение  не производило никогда такой сенсации. Радость
была всеобщей; все были  точно в опьянении; все суетились и бегали, сообщая
друг другу  о возвращении Нея; новость  передавали всем встречным. Это было
национальным событием; офицеры считали  себя обязанными сообщить о нем даже
своим  конюхам. Офицерам  и солдатам  - всем  казалось, что нам  не страшны
теперь судьба и стихии, что французы непобедимы!

Офицер генерального  штаба де Бриквиль, один  из посланных к маршалу, чтобы
его поторопить,  и раненный в  бедро во время боев,  которые пришлось вести
корпусу  Нея, прибыл  в ставку  вечером и  сообщил много  подробностей. Сам
маршал рассказывал потом следующее.

Во  второй  половине  дня  18 ноября  густой  туман  не позволял  различать
что-нибудь  даже  на  самом близком  расстоянии,  и  авангард 3-го  корпуса
наткнулся сослепу  прямо на русские батареи,  встретившие его картечью; три
корпуса русских  занимали позиции по обе стороны  дороги на Красное, а сама
дорога  была  занята  крупными  артиллерийскими силами.  Заслышав  пушечные
выстрелы, маршал  подтянулся к своему  авангарду и нагнал его  в пять часов
дня. Думая, что мы его поджидаем и что канонада послужит для нас сигналом к
общей  атаке, он  несколько раз  возобновлял свои собственные  атаки, чтобы
проложить себе дорогу; хотя  его войска оказались под убийственным огнем со