всех сторон, они сражались  с редкой отвагой. Наши солдаты прорвались через
две неприятельские  линии, но находили смерть,  столкнувшись лицом к лицу с
пушками и  шеренгами третьей линии, ибо  не в силах были  преодолеть все те
препятствия,  которые  русские подготовили  и  противопоставили их  отваге.
Видя, что  ему не  удается проложить дорогу,  Ней отошел на  свои позиции и
продолжал драться  до 10 часов вечера,  чтобы принудить врага держать здесь
все  свои  силы.  Когда огонь  прекратился,  генерал  Милорадович послал  к
маршалу в  качестве парламентера  одного майора с предложением  о сдаче; но
маршал уже  знал, что ему надо делать, и,  как только он удостоверился, что
нас здесь нет и мы не можем ему помочь, он выслал разведку для обследования
окрестностей;  а когда он  узнал от  русского офицера, что  вся французская
армия покинула  Красное и  находится уже далеко,  он еще более  укрепился в
своем решении.  Он задержал  майора и в полнейшей  тишине продолжал начатый
уже  им  маневр  с  целью  перейти  Днепр,  переправа  через  который  была
обследована вечером.  Хотя у  берегов во многих  местах лед был  еще совсем
тонким,  людей  погибло  мало;  удалось даже  спасти  большинство  лошадей.

Когда  наступил  день,  русские  не  нашли  ничего, кроме  наших  орудий  с
испорченными замками. Перейдя на другой берег реки, маршал выслал небольшие
отряды к  Орше, чтобы известить императора. Только  один из них добрался до
Орши, и  именно от него вице-король получил  первые сведения о Нее. Платов,
который  шел из Смоленска  по правому  берегу реки, наводняя  всю местность
полчищами  своих казаков, тотчас  же был  извещен о переходе  маршала через
Днепр. Он собрал все свои войска, окружил маршала, непрестанно тревожил его
во время переходов и  каждое мгновение вынуждал его строиться в каре, чтобы
отражать налеты казаков и прикрывать двигавшихся с ними отставших, беженцев
и раненых, которые в состоянии были выдержать перевозку.

Все попытки  донских казаков  остались тщетными; 6  тысяч храбрецов герцога
Эльхингенского  ни разу  не  дали прорвать  свои ряды  или  остановить свой
поход. Это смелое отступление герцога Эльхингенского в сопоставлении с тем,
что называли "благоразумием его коллеги" (князя Экмюльского), служило темой
для  всех  разговоров,  тем   паче  что  князя  Экмюльского  недолюбливали.

И большие  и малые люди пользовались случаем,  чтобы бросить в него камнем,
не  входя  в  обсуждение   вопроса,  не  служат  ли  для  него  оправданием
приказания,   полученные  им,   сообщения,   которые  он   посылал  герцогу
Эльхингенскому,  и  обстоятельства,  в  которых  он  оказался.  Возвращение
герцога Эльхингенского вновь вернуло императору всю его веру в свою звезду,
которая  так  часто  была   слишком  счастливой  и  для  него  и  для  нас.

21-го  ставка  была в  Каменице.  По  дороге туда  император получил  новое
сообщение о  передвижениях молдавской армии русских.  Граф Дарю, ехавший на
некотором расстоянии  вслед за императором и  занимавшийся оказанием помощи
больным, толпившимся на дороге  или теснившимся в оставшихся неразрушенными
домах,  встретил  польского  офицера,   который  просил  его  передать  это
сообщение императору,  так как сам он сейчас не  мог этого сделать, ибо его
лошадь не  в состоянии  была больше двигаться.  Император засыпал вопросами
графа  Дарю,  потом  и  офицера,  но  офицер  знал только,  что  Чичагов  с
молдавской армией  двигается на Борисов. Вечером  император сообщил нам эти
сведения, заставившие его сильно призадуматься.

-  Поспеем ли  вы вовремя? -  сказал он  мне. - Возобновил  ли своевременно
герцог  Беллюнский [223] наступление,  чтобы  оттеснить Витгенштейна?  Если
переходы  через Березину  окажутся закрытыми  для нас, то  обстоятельства и
события  могут  сложиться  так,   что  мы  будем  вынуждены  прорываться  с
гвардейской  кавалерией. Какое  расстояние  можно было  бы пройти  с  нею в
пять-шесть  дней при  том состоянии,  в котором  находятся лошади,  если мы
будем постепенно бросать наиболее  плохих лошадей? С моей гвардией и с теми
храбрецами, которых удастся собрать,  всегда можно будет прорваться. Мне не
терпится узнать,  что сделали  мои корпуса на Двине  и корпус Шварценберга.
Маре,  который  по-прежнему  располагает  нужными  источниками  информации,
должен был известить их о передвижениях адмирала.

После  этого император  заговорил о  своей поездке  во Францию, как  о деле
решенном, и сказал мне, что я буду сопровождать его и другого телохранителя
ему не надо.

Теперь император  мечтал занять  позиции за Березиной,  считая, что минские
склады   дадут  ему   возможность   вновь  собрать   и  прокормить   армию.

- Через  несколько дней,  - сказал он  мне, - отступление  будут прикрывать
корпуса герцогов Реджио и Беллюнского; солдаты московской армии разместятся
во второй линии, и мы соберем отставших.

Сообщения   из  Франции   по-прежнему   не  получались.   Это  было   самым
чувствительным  лишением  для  императора,  который уже  не  надеялся,  что
польским офицерам  и посланным  в Вильно людям удалось  передать, а герцогу
Бассано  удалось  направить  его  сообщения  во  Францию  и  успокоить  ее.
Император  понимал  все  неприятные  стороны  этого  молчания,  и  это  еще
усугубляло беспокойные  размышления, на которые наводили  его полученные им
известия.  Расстройство  и дезорганизация  дошли  до такой  степени, что  я
отнюдь  не  разделял  его надежд  на  возможность  сосредоточить армию  под
Вильно,  не говоря  уже о  том, что  новые события могли  помешать принятию
нужных  мер. Что  касается  императора, то,  если не  считать беспокойства,
вызванного появлением  Чичагова, он уже видел,  как его армия выстраивается
на  позициях, едва  только он  соединится с  корпусами, стоящими  на Двине.

22-го  мы были  в Толочине;  император остановился  в здании,  которое было
чем-то  вроде монастыря.  Там,  в Толочине,  он узнал  об  эвакуации нашими
войсками Минска,  который был занят 16-го  авангардом адмирала Чичагова под
командованием генерала  Ламберта. Император,  потеряв вместе с  Минском все
свои склады, все средства, с помощью которых он после Смоленска рассчитывал
вновь  собрать и реорганизовать  армию, на  один момент был  ошеломлен этим
известием.  Он не  только терял  все те  ресурсы, на которые  возлагал свои
надежды,  но   перед  ним  еще  выяснилась   тревожная  картина  положения:
молдавская армия,  быть может, уже соединилась  с корпусами, находящимися в
нашем тылу, а не  была подтянута Кутузовым к главным русским силам на нашем
фланге, как все время надеялся император.