Император  позвал  меня:  по-видимому,   посол  ему  надоел.  И  жестами  и
пожиманием плеч он показывал  это столь ясно, что я был сконфужен не менее,
чем его "пациент", который сидел, как на иголках. Я хотел оказать услугу им
обоим, а потому вышел на минуту, а затем вернулся и доложил императору, что
обед готов; но он  тем временем снова начал перечислять свои обвинения и то
с ожесточением, то с  холодным презрением продолжал этот перечень, но вдруг
остановился посреди  фразы, заметив на камине  какую-то карточку. Он быстро
схватил ее,  написал на ней несколько  слов и передал мне.  Тем временем де
Прадт старался сказать несколько  слов в свое оправдание и сваливал вину на
всех других представителей французской  администрации, на которых он, как и
на наших генералов, очень жаловался, причем, как мне казалось, жалобы его в
некоторых отношениях были не лишены основания.

Эта критика  военных действий  еще более раздражала  императора, который не
позволил  де Прадту  критиковать даже  операции Шварценберга.  Что касается
корпусов, находившихся  вблизи границ  герцогства, то император  одобрял их
операции отнюдь  не больше  де Прадта, но,  как он сказал потом,  он не мог
позволить всякому  аббату рассуждать об этом.  Император говорил об обороне
герцогства и  считал, что  ее легко обеспечить  при помощи набора,  а посол
считал, что  герцогство открыто  для неприятельских ударов  и находится под
большой угрозой.  В своих рассуждениях император  все время исходил из того
предположения,  что   армия  удержится  на  позициях   в  Вильно,  а  князь
Шварценберг  сделает  все,  что  должен.  Император  утверждал,  что  будет
прикрывать  и  защищать  герцогство  Варшавское  при  помощи  контингентов,
набранных  в Польше,  или  при помощи  всеобщего ополчения.  Он  хотел даже
прикрывать зимние  квартиры своих армий при  помощи польских казаков; он не
переставал говорить  о них, но за  отсутствием денег их даже  не собрали на
сборных пунктах.

Разговор  принял такой  оборот, что  в нем  не было уже  ничего неприятного
лично для  де Прадта, и посол,  воодушевившись, очевидно, военными спорами,
не без  основания, как  мне казалось, хотя,  пожалуй, слишком назидательным
тоном  возражал против  тех положений,  которые император  высказывал тоном
хозяина, желающего,  чтобы тот, кто не  согласен, молчал. Он даже, кажется,
позволил  себе несколько  более  решительные возражения  против императора,
который допускал это только  при беседах с глазу на глаз. Он видел спасение
только лишь в том, чего у нас уже не было: в хорошо организованных и хорошо
оплачиваемых армиях; он уверял,  что без денег нельзя надеяться получить от
герцогства ни единого человека, ни единой лошади.

- Чего же поляки хотят? - с живостью возразил император. - Ведь именно ради
них идет борьба, ради  них я израсходовал мою казну. Если они сами не хотят
сделать  ничего для  своего  дела, то  не к  чему так  воодушевляться идеей
восстановления Польши, как они это делают.

- Они хотят быть пруссаками, - ответил посол.

- Почему не русскими? - возмущенно возразил император.

Он повернулся  к де Прадту спиной и велел ему  прийти через полчаса с двумя
вызванными к императору польскими министрами.

После ухода де Прадта император долго и ожесточенно громил его, обвиняя его
(как он только что  сказал ему) в том, что он боится русских, в том, что он
в течение всей кампании скорее пугал, чем успокаивал поляков, и погубил все
наше дело в Польше.

- Немедленно исполните приказ,  который я вам дал, - резким тоном сказал он
мне.

Под  именем  приказа  он  разумел те  несколько  слов,  которые написал  на
карточке  и передал  мне в  присутствии де  Прадта: "Сообщите Маре,  что из
страха перед  русскими архиепископ Малинский, потерял  голову; пусть он его
уволит и поручит дела кому-нибудь другому".

Карточка  лежала у  меня  в кармане.  Я продолжал  ходить с  императором по
комнате, не отвечая ему и не выполняя его приказания.

Видя,  что он  молчит, я  напомнил ему,  что обед  уже давно стынет;  он не
обратил на  это внимания и снова повторил  мне приказание. Немного погодя я
высказал  мысль,  что  такая  перемена  произведет  дурное  впечатление  на
варшавский правительственный совет.

- Если де Прадт, как это думает ваше величество, ухаживал за его членами, -
сказал я императору, -  то в теперешний трудный момент он будет им особенно
приятен. Нет  никаких препятствий к тому, чтобы  оставить его на этом посту
еще некоторое время. Он постарается исправить свои ошибки, а обстоятельства
будут подогревать его рвение. Он будет действовать даже лучше, чем кто-либо
другой. А иначе он станет говорить, что вы его сместили за защиту интересов
герцогства, и это произведет дурное впечатление.

Император  в ответ  перечислил различные  приказания, которые в  свое время
герцог Бассано должен был  посылать де Прадту по поводу наборов. Он долго и
подробно говорил  затем о средствах, переданных  в распоряжение де Прадта и
герцогства Варшавского, и в заключение сказал:

-  Вы напишите  Бассано  из Познани.  Идем обедать,  чтобы  успеть повидать
министров перед отъездом.

Чтобы  император  не  переменил  своего решения,  я  на  его глазах  бросил
карточку в огонь. Император был озабочен делами и спешил повидать министров
и отправиться  в путь, а потому обед длился недолго,  хотя мы были не очень
сыты после чашки кофе в Пултуске.

- Дела кормят, а  недовольство насыщает, этот аббат разозлил меня, - сказал
император. - Какой нахал!

Император хорошо принял министров, явившихся в сопровождении де Прадта. Они
заговорили с императором об  опасностях, которым он подвергался, и выразили