императора.  Я  написал  также  обер-камергеру насчет  необходимых  мер  во
дворце. Граф  Монтескью [301] немедленно приехал  ко мне; приехал и министр
полиции, которого я тоже уведомил.

На  следующий   день  император   приказал  мне  взять   на  себя  портфель
министерства  иностранных  дел  на   время  отсутствия  герцога  Бассано  и
доставить  ему  некоторые  папки  венской  корреспонденции,  а  также  наши
последние договоры  с Австрией и Пруссией.  Утомленный 14 ночами, которые я
провел  как  бы  на  страже,  не  смыкая глаз,  подавленный  сознанием  той
ответственности,  которую  взваливало  на  меня  подобное  путешествие  при
подобных  обстоятельствах,  все  время  озабоченный, как  бы  не  случилось
чего-нибудь с императором, вверившим  себя моим заботам и моей преданности,
я все еще был  полон тревожного возбуждения, и недавние переживания привели
мои нервы в такое  напряженное состояние, что я нуждался в отдыхе. Я просил
поэтому  императора освободить  меня от  этих обязанностей и  поручить дела
Бенардьеру[302]. Император согласился.

Я не  могу выразить, какая тяжесть  свалилась с моего сердца,  когда я имел
счастье подать руку императору,  чтобы помочь ему выйти из почтовой коляски
у  подъезда Тюильри.  Не  думаю, чтобы  я  когда-нибудь был  так доволен  и
удовлетворен собою,  как в  этот раз, когда  я увидел, что  он благополучно
прибыл в свой дворец.

В 11  часов я  приехал в Тюильри  к "леве". Во дворце  собрались министры и
много придворных чинов, в частности камергеров. Меня окружили, словно я был
фаворитом, приветствовали,  как человека, пользующегося влиянием, человека,
который только  что провел  14 ночей и  столько же дней  с глазу  на глаз с
властелином...

Ужасный бюллетень  появился в  "Мониторе" 16 декабря.  Мы знали об  этом из
последней  эстафеты,  полученной  нами  в пути.  Бюллетень  произвел  такое
глубокое впечатление,  даже на  самых отъявленных придворных  льстецов, что
все ловили мои взгляды,  чтобы прочесть в них вести о дорогих сердцу людях.
Никто  не решался  прямо спросить  меня. В  Париж прибыл  только бюллетень;
частные письма не были разосланы. Я был счастлив успокоить многих, но, увы,
многих   -других  я   огорчил,  хотя   беспорядок  и  распад   армии  после
Малоярославца не позволяли штабу главного командования дать точные сведения
о многих офицерах, даже  высших чинов, так как, лишившись лошадей и не имея
ровно  ничего,  они  должны  были  искать пропитания,  следуя  за  бандами,
блуждавшими на флангах колонны  и оказывавшимися то в голове, то в хвосте у
нее.  Даже  самые  твердые люди  вынуждены  были  покориться этой  жестокой
необходимости, так  как еще до Березины хлеба  нельзя было достать за целую
пригоршню золота.

Эти  несчастные  отставшие люди  большей  частью питались  кониной -  мясом
лошадей, павших  на дороге.  Животных разрубали на части  прежде, чем убить
их! Горе  павшим! Все  кидались на упавшую  лошадь, и ее  хозяину частенько
трудно было  ее отстоять. Подоспевшие первыми  бросались на лошадиный круп,
наиболее  ловкий  вскрывал бок  и  извлекал печень,  которая была  наименее
жестким и наиболее лакомым кусочком. И при этом никто не думал о том, чтобы
сначала  убить несчастное животное,  - до  такой степени все  спешили снова
двинуться в  путь. Наиболее  счастливые из отставших  варили похлебку, если
можно назвать  так грязную мучную жижу а еще  чаще отруби, найденные в пыли
чердаков и  размешанные в воде.  Как счастливы были те,  у кого сохранилась
какая-нибудь посудина,  в которой  можно было варить!  В пути ее  держали в
руках и  хранили более бережно, чем деньги.  Несмотря на наши несчастья, мы
сохранили любовь к шутке и к смеху, и бедняков, путешествовавших с котелком
в  руке,   прозвали  лакомками;   даже  те,  кому   приходилось  поститься,
забавлялись  насчет   предусмотрительных  людей,  сохранивших  это  "орудие
питания". Когда люди подходили к костру, чтобы сварить себе похлебку то те,
у  кого  не было  посуды,  становились в  хвост  за вами,  надеясь, что  вы
одолжите им ваш котелок.  Если кто-нибудь находил картофель, ему завидовали
все.  Как-то раз в  Польше оказалось  много картофеля в  нескольких больших
деревнях, но  они находились  далеко и от  нас и друг  от друга,  а люди не
хотели слишком далеко отходить от дороги. И господин, и слуга, и полковник,
и солдат одинаково испытывали недостаток во всем.

Это бедствие  одинаково постигло людей  всех рангов, и так  как оно привело
все потребности  к одному знаменателю, то  самым несчастным был именно тот,
кто в  силу своего ранга не  мог подать дурного примера  и пойти на грабеж.
Честь и слава, тысячу раз честь и слава французским солдатам и благородному
французскому национальному характеру. Сколько несчастных, которые ежедневно
рисковали жизнью,  чтобы добыть  какую-нибудь плохонькую пищу,  и отнюдь не
надеялись найти  что-нибудь завтра, когда им  снова придется для этого идти
на  риск  перед полчищами  казаков  и  толпами крестьян,  сколько их,  этих
несчастных, отдавали  свою жалкую еду или  делили ее с попавшимся навстречу
ослабевшим  или  больным беднягой,  лежащим  на дороге  в ожидании  смерти!
Сколько  других останавливались,  рискуя  попасть в  плен или  расстаться с
жизнью, чтобы помочь шагать несчастному отставшему! Сколько офицеров, ни за
что  не хотевших  покинуть  колонну, хотя  их полки  растаяли, предпочитали
смерть  под знаменами  на  дороге, по  которой  шла армия,  поискам пищи  в
компании  с  отставшими  или  грабителями!  А  скольких  офицеров  кормили,
скольким помогали  эти самые отставшие! Солдат,  добывший себе какую-нибудь
еду, редко  проходил мимо офицера,  не предложив ему отведать  ее, если ему
казалось, что  офицеру нечего есть, хотя он его вовсе  не знал и офицер был
из  другого  корпуса.  Тысячу  раз я  был  свидетелем  этих добрых  деяний.

Я сам  шел пешком среди солдат в простой синей  драповой куртке с шитьем, в
треуголке, и мне часто  приходилось присаживаться на несколько минут, чтобы
отдохнуть.

Так вот, не проходило  дня, чтобы солдаты, ковыляющие с жареной кониной или
несколькими картофелинами в дырявой тряпке или с похлебкой в кастрюльке, не
предлагали  мне разделить  с  ними пищу  и помочь  мне  идти, думая,  что я
изнурен или  голоден. Как бы я хотел вновь  встретить хотя бы нескольких из
этих храбрецов!  Честь и  слава французам, подавляющее  большинство которых
сохранили  в душе  чувство  сострадания во  время величайшего  из бедствий!

Я  должен  рассказать  еще   о  последнем  дне  нашего  путешествия,  когда
сообщения, полученные  из армии,  естественно навели разговор на  тему о ее