укрепления, возведенные на песке; это был намек на фортификационные работы,
производившиеся в Риге и на Двине.

Он заговорил затем об  испанских делах и при этом с недовольством отозвался
о своих генералах и о тех задержках, которые приходилось терпеть в Испании.
Он сказал, что эти новые затруднения являются результатом неловких действий
короля -  его брата  - и генералов,  но эти затруднения  скоро кончатся. Он
старался убедить меня в  том, что мог бы добиться там конца в любой момент,
но тогда англичане напали  бы на него в других местах и, может быть, даже в
самой Франции.  Он делал отсюда  вывод, что, пожалуй, лучше,  чтобы они это
делали  в  Португалии.  Потом он  вновь  перешел  к императору  Александру.

-   Он    человек   фальшивый   и   слабохарактерный,    -   повторил   он.

- Он  упрям, - ответил я.  - Его склонный к  примирению характер приводит к
тому, что  он легко уступает  по некоторым вопросам, которым  он не придает
большого значения, но в то же время он очерчивает круг, за пределы которого
не выходит.

-  У него  византийский характер,  он человек  фальшивый, - еще  раз сказал
император.

- Несомненно,  - ответил я, -  он не всегда говорил  мне все, что думал; но
то,  что он  благоволил мне  сказать, всегда  подтверждалось, а то,  что он
обещал через меня вашему величеству, он выполнял.

- Александр  честолюбив; у него есть цель,  которую он скрывает, ибо желает
войны;  он  желает  ее,  говорю  вам,  так  как  он  отказывается  от  всех
предлагаемых  мною соглашений.  У  него есть  тайный мотив:  неужели  вы не
смогли распознать этот мотив?  Повторяю вам, что у него есть другие мотивы,
кроме Польши и Ольденбурга.

-  Одних  этих  мотивов  и  присутствия  вашей  армии  в  Данциге  было  бы
достаточно. Кроме того, он может, бесспорно, разделять те опасения, которые
внушают  всем  кабинетам перемены,  произведенные  вашим величеством  после
Тильзита  и в  частности после  Венского мира.  Хотя об  этом со мной  и не
говорили определенно, я мог,  однако, заметить, что эти опасения заставляли
задуматься  русское   правительство  в   такой  же  мере,   как  и  другие.

-  Какое дело до  этого Александру? Это  происходит не  у него. Разве  я не
сказал ему,  чтобы он забрал Финляндию,  Молдавию и Валахию, которые вполне
ему годятся? Разве я не предлагал ему разделить Турцию? Разве я не заплатил
ему 300 миллионов за войну с Австрией?

- Да,  государь, но эти  соблазны не помешали ему,  несомненно, видеть, что
ваше  величество  наметили с  тех  пор  вехи для  других  перемен и  хотите
заводить в Польше свои порядки.

- Вы  фантазируете, как он. Еще  раз повторяю, я не  хочу воевать с ним, но
надо,  чтобы  он выполнял  принятые  на  себя обязательства  и закрыл  свои
прилавки перед  англичанами. Какие это перемены  так его пугают? Какое дело
до них России, находящейся на краю света?

- Об этом он не говорил со мной.

- Я  не мешаю ему округлять  свои владения в Азии и  даже, если он хочет, в
Турции, лишь бы он не прикасался к Константинополю. Он недоволен тем, что я
владею Голландией [62]. Это  затрудняет ему займы, в  которых он нуждается.

-  Присоединение   ганзейских  городов,   организация  великого  герцогства
Франкфуртского,  которая означает,  что ваше  величество сохранит  за собою
Италию, передача Ганновера Вестфалии [63] - все эти перемены, произведенные
во время  мира, возвещенные в виде  окончательных мероприятий, затрудняют и
отдаляют мир с Англией. Они, следовательно, бьют по самым дорогим интересам
России, но не заставят ее начать войну.

- Значит,  для того чтобы  понравиться Александру, я  должен терпеть, чтобы
англичане и мой брат  предписывали мне законы? Румянцев знает, что я сделал
все, чтобы  побудить Англию к  миру. Лабушер несколько раз  ездил в Лондон,
причем ездил  даже в  качестве представителя голландцев  [64].  Должен ли я
позволить    наводнять     северную    Германию    английскими    товарами?

- Временный  характер этих мер произвел  бы впечатление политического шага,
но  их окончательный  характер и  продвижение на  север целых  армий вместо
нескольких  батальонов для  подкрепления  таможенной стражи  - это  вызвало
испуг.

- Вы не дальновиднее  Александра, который одержим страхом. Именно эти меры,
которые вы порицаете, отнимают все надежды у англичан и принудят их к миру.

Этот  разговор  продолжался  еще  долго. Император  перескакивал  с  одного
вопроса на  другой и после длительных перерывов  вновь возвращался к тем же
темам, - несомненно для того, чтобы проверить, буду ли я давать те же самые
ответы. Пожалуй, он никогда еще не предавался более серьезным размышлениям,
если судить по его  озабоченности и по тем долгим паузам, которые прерывали
эту беседу, продолжавшуюся пять часов.

После одной из пауз он сказал мне:

- Нас поссорил австрийский брак. Император Александр рассердился на меня за
то, что я не женился на его сестре.

Я должен был напомнить  императору, что, как я доносил в свое время, Россия
не  интересовалась  этим  браком; император  Александр  не  мог отказать  в
согласии  поддержать  эту  идею без  всяких  определенных  обещаний, но  он
никогда  не уступил  бы  по вопросу  о религии;  надо  было бы  выжидать по
крайней  мере целый  год, если  бы императору  и удалось  добиться согласия
своей матери; он никогда  не хотел взять на себя определенное обязательство
по  этому  вопросу,  и  там были  скорее  довольны,  чем рассержены,  когда
неожиданно узнали  о заключении брака с  австрийской принцессой; хотя мы не