деликатностями. Талейран тоже говорил  со мной об этом и взял с меня слово,
что я первый поставлю этот вопрос.

Заметив,   по-видимому,  произведенное   на  меня   тягостное  впечатление,
император Наполеон прибавил:

- Это  для того, чтобы проверить,  действительно ли Александр является моим
другом,  действительно  ли он  чувствует  себя  заинтересованным в  счастье
Франции,  ибо ведь  я  люблю Жозефину [37].  Я уже  никогда больше  не буду
счастлив. Но  таким образом  будет выяснено мнение государей  об этом акте,
который  был  бы для  меня  жертвой. Моя  семья,  Талейран, Фуше [38],  все
государственные деятели требуют этого от меня во имя Франции. В самом Деле,
на  любого мальчика  больше можно  положиться, чем  на моих братьев;  их не
любят,  и  они не  отличаются  способностями.  Вы укажете,  быть может,  на
Евгения[39]? Некоторые  хотели бы этого, потому что он - вполне Сложившийся
человек,  женат на  баварской принцессе и  имеет детей,  но это не  в ваших
интересах. Новые  династии не основываются посредством  усыновления. У меня
на него другие виды.

Император задал мне несколько вопросов о великих княжнах и спросил, что я о
них думаю.

- Только  одна из них, -  ответил я, - достигла  брачного возраста, но надо
вспомнить, что произошло с вопросом о браке с принцем из шведского дома: на
перемену религии они не согласятся[40].

Император  возразил, что  он  не думает  о великих  княжнах, не  принял еще
решения и  хочет лишь  знать, будет ли  одобрен его развод,  не оскорбит ли
такой  акт  взгляды  русских  и,  наконец,  что думает  об  этом  император
Александр.  Он  рассчитывал, -  так  мне  казалось, -  что  эта идея  может
понравиться  петербургскому правительству,  что  она окажется,  может быть,
увлекательной  приманкой  для  России   и  что  он  намерен  действовать  в
соответствии с тем, как отнесется к этому Россия.

Император, который очень легко мог бы направить разговор со своим союзником
на  эту  тему,  добивался и  настаивал,  чтобы  император Александр  первый
заговорил с ним об  этом. Он бесспорно надеялся, что Александр облечет этот
предварительный шаг в достаточно  красивые и любезные формы для того, чтобы
он мог  впоследствии найти в нем хотя бы косвенный  намек на его сестру. Не
могу умолчать,  что мои  замечания по поводу  вопроса о религии  и о Швеции
встретили  плохой  прием.  Они  явно  не  понравились  императору,  который
пожатием  плеч  и выражением  лица  дал  мне понять,  что  между Тюильри  и
Стокгольмом не может быть никакого сравнения.

Талейран говорил  с императором  Александром после меня.  Нам нетрудно было
добиться от  него общения  поговорить с императором Наполеоном  о той мере,
которая была  в наших интересах, а вместе с  тем, внося успокоение, в такой
же степени  соответствовала интересам  Европы, как и  интересам Франции. Он
сделал это со всей  той любезностью, которую ему внушала его приязнь к нам,
но,  как   он  мне   сказал,  ограничился  лишь   общей  формулировкой  тех
соображений, которые политическая мудрость  и интересы будущего должны были
бы внушить Наполеону[41].

Надо заметить, что еще год тому назад, когда я уезжал в Петербург, вопрос о
разводе  усиленно обсуждался  .в Фонтенбло,  и полиция  распространяла идею
брака с  француженкой, что  не устраивало никого. Эту  идею выдвинул герцог
Отрантский,  чтобы позондировать  почву  в общественном  мнении и  выяснить
планы  императрицы Жозефины,  а также  для того,  чтобы приучить  Францию к
мысли об этой перемене.

При  отъезде императора  я  выехал вместе  с императором  Александром через
Веймар и Лебикау, чтобы  посетить герцогиню Курляндскую. При этом посещении
я устроил  брак ее дочери  с Эдмондом де Перигором [42] благодаря почетному
содействию русского государя. Он был так добр, что вез меня в своем экипаже
до Лейпцига,  где я пересел в свой и поехал  в Петербург, чтобы пробыть там
еще один год, если император сдержит слово, которое он мне дал при отъезде.

Я  опускаю все  те  события, которые  последовали за  эрфуртским свиданием,
вплоть до  момента, когда разразилась война  с Австрией, для предотвращения
которой я  делал все, что мог.  Об этих событиях, как  и о последовавших за
ними, будет речь в другом месте.

Так  как  заключение  мира   с  Австрией [43]  изменило  политический  курс
императора  и  пролило яркий  свет  на  эволюцию его  взглядов и  проектов,
касающихся  Польши,  и  так  как  оккупация  Ольденбурга[44] ,  формы  этой
оккупации,  да  и все  остальное  расходилось  с неоднократно  возвещенными
намерениями императора,  то отныне  все противоречило и моему  тону и моему
образу  действий, от  которых  я не  хотел отступать;  я  настойчиво просил
поэтому о своем отозвании.  Я не мог помогать обманывать. того, кто проявил
такую лояльность в момент, когда наше положение в Испании было критическим,
того, кто  был столь искренним в  своих отношениях с другими  и столь верно
соблюдал свое  слово, когда принимал на  себя какие-либо обязательства. Так
как моя  настойчивость не помогла мне  добиться отозвания, то я притворился
больным и объяснился с императором и прямо и косвенно - через моих друзей -
столь  определенным образом,  что он  вынужден был решиться  заменить меня,
чтобы избежать взрыва, который  привел бы к дурному результату, ибо я решил
во что бы то ни стало отказаться от этого посольства.

Так  как  я  не  подражал пристрастной  политике  министерства  и не  желал
подлаживаться к  намерениям императора, искавшего  предлогов для оправдания
своего охлаждения к русскому  правительству и своих придирок к нему, то мои
донесения не нравились ему. Ими не могли быть довольны, так как уже давно я
старался  избегать в  своих  депешах всего  того, что  могло  быть ошибочно
понято или содействовать ложным толкованиям. Я излагал факты беспристрастно
и откровенно.  Когда это было  уместно, я воздавал  должное образу действий
русского  правительства. Я сообщал  также об  его жалобах, не  беспокоясь о
том, не заденет ли моя откровенность императора. Министры иностранных дел и
полиции  наводняли Россию  особыми агентами,  задача которых  заключалась в
том,  чтобы  обострять  настроения   и  попытаться  собрать  материалы  для
манифестов [45],  они не  могли добыть  ничего подходящего.  Они установили