видела,  что  военные  силы  Франции призываются  на  юг  Европы и  находят
применение там.

Эта неловкая линия австрийского правительства повредила всем делам. Винцент
был  тем не  менее доволен, или  по крайней  мере должен был  быть доволен,
результатами  своей миссии,  так  как он  приобрел уверенность  в  том, что
император Александр по своей  собственной инициативе отказывался от всякого
обязательства, которое могло бы  привести к агрессии против Австрии, и даже
энергично высказался  за то, чтобы против  этой державы не делалось никаких
посягательств. Я не знаю,  осталась ли неизвестной Винценту условная статья
о сотрудничестве,  а также  согласие Франции на то,  чтобы Россия добилась,
если она  сможет, уступки ей Молдавии  и Валахии[28].  В день моего отъезда
кто-то  уверял  меня,  что  Винцент  пронюхал  об этом  соглашении  и  был,
по-видимому,  очень им  недоволен, как  будто опасность  для Австрии  и для
Европы  при  тогдашнем мировом  положении  могла  таиться в  этот момент  в
Турции, даже  если бы России удалось  добиться успеха. Император Александр,
оказав длительное сопротивление по вопросу об Австрии и считая, что, приняв
на  себя лишь  условные обязательства,  он отстоял  величайшие политические
интересы  данного  момента, обратил  затем  все  свое внимание  на то,  что
интересовало его больше всего.

И  государи, и  министры, и  оба двора  начали скучать  и уставать  от всех
парадов, а  в особенности  от бесконечных споров.  Споры между императорами
часто принимали резкий характер. Наполеон пробовал быть ловким, уступчивым,
обаятельным, порою настойчивым и,  видя, что он не может ничего добиться от
своего противника, все время  остававшегося в очерченном им для себя круге,
два  раза  пробовал рассердиться.  Но  это  средство ничего  не изменило  в
решениях  Александра, а  так как  вспышки гнева  со стороны  Наполеона были
скорее дипломатической хитростью, чем  действительным порывом, то он быстро
успокаивался и возвращался к более мирному тону.

В  конце концов  он  удовольствовался тем,  чего ему  удалось  добиться; по
существу это  было гораздо больше того,  на что, по его  мнению, можно было
принципиально рассчитывать.  В глубине  души он был очень  доволен, что при
созданном  событиями   в  Испании  положении  вещей   ему  удалось  придать
эрфуртской  встрече  и  союзу   явную  антианглийскую  окраску  при  помощи
соглашения  о демарше,  который собирались  предпринять с  целью предложить
Англии мир.  Было условлено: государи напишут  английскому королю, Румянцев
приедет в  Париж, и будет предпринят  большой политический демарш; это было
то, чего  император Наполеон желал и - я повторяю  - должен был желать, так
как  это  доказывало  существование  большого  согласия  между  союзниками,
отвлекало внимание от испанских  событий и возлагало всю ответственность за
продолжение  войны  на  Англию,  ибо  теперь  легко  было  предвидеть,  что
осложнение  событий  в  Испании в  результате  восстания,  которое во  всех
отношениях было  выгодно Англии,  сделает эти предложения  безрезультатными
[29].

Соглашение двух императоров заставляло  и Австрию насторожиться и отсрочить
свои проекты.

Швеция также должна была  оказаться вынужденной примкнуть к континентальной
системе, то есть к единственному оружию, которым располагали против Англии;
это  дополняло меры,  условленные в  Тильзите, и являлось  результатом того
положения,  в  которое  поставили Европу  эгоизм  Англии  и проекты  Питта,
сводившиеся  к войне  не на  жизнь, а  на смерть.  Конечно, с  точки зрения
прозорливой  политики  нелегко  было  отдать  Швецию,  а  следовательно,  и
Финляндию, на произвол ее честолюбивого и могущественного соседа, но такова
была логика фактов[30].

Континентальная система  могла быть эффективной лишь  в том случае, если бы
она  была  повсеместной. Оставить  для  английских товаров  рынок сбыта  на
севере значило  бы парализовать все другие меры  и превратить в иллюзию все
уже принесенные  жертвы. Уже слишком явственно  ощущался ущерб, причиненный
тем,  что  не  удалось  закрыть  для  этих товаров  двери  Турции,  которая
наводняла ими южную Германию и Польшу. Да и какая щепетильность должна была
останавливать   императора   Наполеона?  Здраво   рассуждая,   мог  ли   он
предполагать,  что Швеция,  в  случае если  ей предоставят  по собственному
выбору закрыть свои порты перед англичанами или ввязаться в войну с Россией
и Францией,  предпочтет эту последнюю столь реальную  и столь близкую к ней
опасность  временным   неудобствам,  вытекающим  из  торговых  затруднений,
которые испытываются  к тому же всем  континентом и даже Австрией, несмотря
на ее враждебные намерения?  Даже допуская, что король в порыве раздражения
доведет  дело до  крайности,  должен ли  был император  проявить  к Швеции,
которая была  тогда его явным  врагом, больше внимания, чем  проявила к ней
когда-то Англия, ее союзница?

Прежде  чем возвратиться  к рассказу  о том,  что происходило в  Эрфурте, я
считаю необходимым отметить  еще некоторые подробности, касающиеся договора
о  согласии, договора,  весьма замечательного,  поскольку он  разоблачал те
принципы, которые отныне Англия считала нужным установить в своих интересах
и  которые она  заставила Европу  положить в  основу умиротворения  1814 г.

Этот  договор о.  согласии, явившийся  результатом предварительных  шагов и
предложений, сделанных 19 января, был подписан в Петербурге 11 апреля. Одна
из статей  договора обеспечивала за Россией  Финляндию, Молдавию и Валахию.
Другие  статьи провозглашали  независимость Голландии, объединенной  в виде
Нидерландского   государства,   независимость   Швейцарии,   восстановление
сардинского  короля  в   Пьемонте  с  расширением  пьемонтской  территории,
эвакуацию Италии, передачу Неаполя Бурбонской династии, и, наконец, договор
провозглашал так называемый европейский статут, гарантирующий независимость
всех государств  и создающий  преграду для всех  будущих попыток узурпации.

Когда я  перечитываю теперь  свои заметки, чтобы  привести их в  порядок, я
никак не могу написать эту дату, не вспомнив о другой, последующей дате (11
апреля 1814  г. - договор в Фонтенбло[31] ), которая положила конец великой
эпохе  и дала возможность  осуществить этот  план, до тех  пор, несомненно,
казавшийся лишь мечтой, родившейся в 1805 г.

Возвращаюсь  к Эрфурту.  Так  как положение  вещей требовало,  чтобы Швеция
участвовала  в общем  деле всего  континента, то  было очевидно,  что ввиду