сказал:

- Но  в чем  же заключаются ваши  идеи? Какие средства применили  бы вы для
успокоения  этих добрых  людей, которых  вы считаете  такими перепуганными?

Часто император напускал на  себя добродушный вид, который мог бы заставить
меня поверить,  что он  решил переменить систему  и чувствует необходимость
усвоить более  умеренную линию.  Так как на  сей раз он  добивался, чтобы я
высказал свое мнение, и  так как я никогда не заставлял себя просить, чтобы
откровенно высказать  то, что я считал  справедливым и отвечающим интересам
как  императора, так  и  моей страны,  то я  сказал  ему, что  эти средства
заключаются в  финансовом соглашении с Пруссией,  точно определяющем размер
тех  жертв,  ценою  которых  она  восстановит  свою  независимость  и  свою
территорию, получив при этом гарантию, что от нее не потребуют больше того,
к чему ее принудили в Тильзите.

-  Удалите ваши  войска  из Германии,  государь, -  прибавил я,  - удержите
только одну  крепость в  качестве гарантии уплаты контрибуции,  и мир будет
сохранен.

Я указал  ему, что Европу надо скорее успокоить,  чем запугать; все, что он
сделает, чтобы  рассеять опасения  по поводу его  будущих проектов, упрочит
его дело, умиротворив умы  и устранив всякое беспокойство за будущее; такой
политический оборот даст ему больше, чем армия в 100 тысяч человек и десять
крепостей на  Одере, а следовательно, оставит  в его распоряжении все силы,
чтобы  справиться  с Испанией  и  с честью  ликвидировать испанский  вопрос
прежде,  чем восстание  примет там  организованный характер. Я  обращал его
внимание  на   то,  что  испанские  дела   производят  дурное  впечатление;
длительное  сопротивление  со стороны  испанцев  - опасный  пример при  том
состоянии, в котором находится  Европа; мое предложение покажется ему, быть
может, требующим  большой жертвы,  но результаты, которые  будут достигнуты
таким путем,  заслуживают того, чтобы он  сделал это всецело по собственной
инициативе и  еще до тех пор, как  обстоятельства, быть может, примут такой
оборот, что его вынудит к этому необходимость.

Император  частично  признавал справедливость  моих  замечаний, которые  он
называл,  однако,  "системой слабости".  Он  возразил, что  таким путем  он
потеряет плоды всех жертв, уже принесенных для того, чтобы ослабить Англию,
и что надо закрыть  все порты для торговли этой державы, чтобы заставить ее
признать торговую независимость других держав. Я ответил, что можно удалить
войска  и   эвакуировать  несколько  крепостей,   не  удаляя  таможенников;
концентрация  его военных  сил даст  ему еще  большую мощь; в  слабости его
никогда  не заподозрят,  и так как  никому не  хочется, чтобы он  вторгся в
Германию  с двумя  или тремя стами  тысяч человек,  то никто и  не пожелает
подвергнуться   такой   опасности  ради   минутной   выгоды,  связанной   с
сопротивлением таможенному режиму, а  его интересы требуют сохранения этого
режима на побережье.

Император  слушал   меня  по  большей  части   благосклонно,  но  иногда  с
нетерпением. Он не раз говорил мне, правда, в шутливом тоне, что я ничего в
делах не понимаю.

-  Именно  поэтому,  государь,  я  и  прошу  о  назначении  мне  преемника.

Император не  очень был доволен  этим ответом и сказал  мне с раздражением,
повернувшись ко мне спиной:

-  Господин   посол,  надо   отдавать  себя  прежде   всего  своей  стране.

В тот  же день вечером Дюрок  пришел ко мне по  поручению императора, чтобы
объявить мне  его волю. Он  напомнил мне, что император  хотел поручить мне
министерство  еще при установлении  империи, и  напомнил также то,  что ему
поручено  было тогда  сказать  мне. Он  добавил,  что я  не должен  поэтому
удивляться,  если  император  имеет  виды  на  меня  теперь,  так  как  мое
вступление в министерство успокоит и удовлетворит Россию, позволив мне в то
же время  возвратиться домой;  впрочем, император предоставляет  мне самому
сделать  выбор:  принять  министерство  иностранных  дел  или  вернуться  в
Петербург. Я отказался от  министерства. Я рассказал Дюроку о своих беседах
с  императором,  в  частности  о  сегодняшней  беседе  и  о  том,  как  она
закончилась, причем  спросил Дюрока,  говорил ли ему об  этом император. Он
уверял  меня, что  нет; император  только жаловался,  что я  слишком упорно
держусь моих взглядов, добавив,  что если верить мне, то Европа скоро будет
относиться к нему как к мальчишке.

Накануне отъезда,  когда должны были быть  окончательно завершены все дела,
император вызвал меня снова. Разговор начался, как и в предыдущие разы[24].
Император  пустил в  ход  все обаяние  своего  гения и  всю ту  любезность,
которой  он  так  умел  пользоваться,  чтобы  убедить меня  в  правоте  его
взглядов. Он  сказал, чтовсецело  доверяет мне, что  я лучше кого  бы то ни
было могу  сослужить ему  хорошую службу и  при случае я  буду награжден за
это.  Чтобы уговорить  меня ехать  в Петербург,  он сказал все,  что только
могло убедить честного гражданина.  Мне не приходилось колебаться в выборе;
я  считал,  что могу  принести  там  пользу, а,  с  другой стороны,  личные
свойства   императора  Александра   внушили   мне  привязанность   к  нему.

До сих  пор я говорил только  о моих беседах с  императором, то есть о том,
что так  или иначе касалось меня непосредственно. Но так  как я не чужд был
тому, что  делалось на Эрфуртском конгрессе, то  мне следует рассказать и о
том, что там происходило.  Однако для того, чтобы читателю был понятен этот
рассказ, надо начать его несколько издалека и прежде всего охарактеризовать
политическое положение каждого государства в ту эпоху.

Поводом  к эрфуртскому  свиданию[25]  - свиданию, которое  составило эпоху,
потому что послужило прологом  к встречам монархов, правивших Европой после
1814  г., -  была очевидная  общая цель,  а именно  подлежащие согласованию
меры, которые  должны были принудить Англию к миру  (это был вывод из того,
что называли  великой идеей  Тильзита); эта цель  требовала, чтобы государи
непосредственно  пришли к  соглашению  друг с  другом и  виделись ежегодно.

После  Тильзита  в  Европе произошло  столько  событий  и мировые  интересы