новую незашифрованную  переписку по  почте с генеральным  консулом. От него
требовали,  чтобы  он  посылал  еженедельно  две  депеши  с  сообщениями  о
политике,  торговле   и   слухах.  Мне  тоже   писали  по  почте  в  стиле,
предназначенном для того, чтобы злить и раздражать.

Эти средства не имели  никакого успеха. Генеральный консул Лессепс, человек
добросовестный и честный, ни в каком отношении не изменил своему долгу. Как
и я,  он не скрывал ничего. Наше министерство не  могло найти того, что оно
искало  в  его правдивых  и  беспристрастных  сообщениях, и  его депеши,  в
отличие от депеш большинства.  его собратьев, не содержали таких новостей и
подробностей, которые  могли бы заполнить бюллетени  в желательном духе; он
не раз  получал выговоры,  и, когда я  приехал в Париж, я  увидел, что этот
доблестный человек  находится на таком же плохом  счету, как и я. Император
собственной  рукой вычеркнул  ежегодную  денежную награду,  которую получал
Лессепс от  морского министерства  за свои закупки. Возникал  даже вопрос о
том, чтобы его сместить. Его 30-летняя служба, его всем известные честность
и  благородные убеждения  - все  это было  совершенно забыто в  тот момент.
Несмотря на скромный образ  жизни, он не имел состояния, так как должен был
тратиться на  представительство и был отцом восьми  детей; он мог поэтому с
минуты на минуту оказаться без куска хлеба.

Русское  правительство  не  поддалось  на  происки  наших  министров  и  не
переменило  ни  своего курса  ни  даже  своего отношения  к нам.  Император
Александр  и граф  Румянцев бесстрастно  относились к  этим атакам.  Они не
изменили даже своего тона.

- Мудрость  государей, - не  раз говорил мне император  Александр, - должна
сделать так,  чтобы судьба  управляемых ими наций  не зависела от  интриг и
тщеславия  тех или  иных  смутьянов. Императора  Наполеона подстрекают.  Но
время разъяснит все это.  Если он хочет воевать со мной, то первый пушечный
выстрел сделает он.

Все, что мне писали из Парижа, все, что мне становилось известным, не могло
оставить  во  мне  ни малейшего  сомнения  по  поводу раздражения,  которое
император  Наполеон питал  против  меня. Не  имея возможности  придраться к
моему поведению или к  моей деятельности, он отомстил мне на моих друзьях и
выслал  мадам де  К...[46] , которую  он назначил  без всякой с  ее стороны
просьбы   придворной   дамой,  когда   вступил   в   брак  с   императрицей
Марией-Луизой. В ту пору он ее очень отличал и назначал для участия во всех
поездках, желая, очевидно, доставить  мне удовольствие, так как тогда я был
ему полезен в России.  Эта новость, которую я получил за некоторое время до
отъезда  из Петербурга,  окончательно  прояснила мне  характер политических
планов  императора  и  мое  собственное  положение. Сообщая  мне  об  этом,
добавляли, что  я должен быть готов ко всему, и  если император и не сошлет
меня,  то  наверное даст  мне  почувствовать  свое недовольство  как-нибудь
иначе.  Но  так  как   мне  одновременно  сообщали  о  предстоящем  выезде
Лористона[47], который должен был меня заменить, то я нашел, что, поскольку
речь идет обо мне,  в этих известиях есть для меня компенсация: замена меня
другим  лицом при  сложившихся обстоятельствах  была мне дороже  всего, ибо
политическое бремя, возложенное на  меня, было тягостным для моих принципов
и убеждений.

Лористон действительно приехал через  некоторое время [48]. Его путешествие
продолжалось долго, потому что император поручил ему проехать через Данциг,
чтобы  ознакомиться   с  состоянием   войск  и  военных   приготовлений,  -
несомненно,  с  той  целью, чтобы  придать  его  миссии немного  враждебный
характер; во всяком случае это было замечено в Петербурге и, следовательно,
было  вдвойне  неприятно  для  Лористона,  прямота  и  лояльность  которого
подверглись тяжкому испытанию с самого начала.

Я оставался  с ним  несколько дней, как  это мне было  приказано, и наконец
отправился в  путь[49]. Совесть моя была  спокойна, так как я добросовестно
служил императору и говорил  ему правду, и я поспешил в Париж, куда приехал
5 июня в девять часов утра. Один из моих друзей встречал меня около Шалона.
Его рассказы о намерениях императора и о его раздражении против меня отнюдь
не были  приятными или  успокоительными. Существовало, однако,  мнение, что
серьезные интересы,  а также  и положение дел в  Испании, которое, согласно
последним   сведениям,  отнюдь   не  было   удовлетворительным,  заставляет
императора отложить его враждебные  проекты против России, и война, которую
месяц  тому  назад  считали   неизбежной,  будет  отсрочена.  Эту  перемену
приписывали  сообщениям из  Испании  и делали  отсюда вывод,  что император
будет на  публике относиться ко мне более  или менее хорошо, чтобы рассеять
мнение о  разрыве с  Россией, которого ожидали некоторое  время тому назад,
причем    общественное   мнение    было   достаточно    встревожено   этим.

У  меня  были,  признаюсь,  печальные  размышления  о  положении  человека,
оскорбленного  в   своих  самых  дорогих   чувствах,  спокойствие  которого
находится под  угрозой за то,  что он хорошо и  добросовестно служил своему
государю  и  отстаивал,  как  подобает честному  человеку,  интересы  своей
страны.

В 11 часов я уже был в Сен-Клу, где находился император[50]. Его величество
принял  меня  сухо,  тотчас  же  с  горячностью  перечислил  мне  свои  так
называемые  обиды против  императора Александра,  не делая  никакого упрека
лично мне. Он говорил об указе о торговле[51], о допущении в страну граждан
нейтральных государств и американцев,  которое, по его словам, противоречит
континентальной  системе. Он  прибавил, что император  Александр фальшивит,
что  он вооружается  для  войны с  Францией  и что  войска, находившиеся  в
Молдавии,  двигаются к Двине.  Император повторил  мне все сказки  и басни,
которые фабриковались в Данцинге, в Варшавском герцогстве и даже в северной
Германии,  чтобы  доставить  ему  удовольствие, сказки  и  басни,  лживость
которых так  часто доказывалась ему сведениями,  полученными затем на месте
или даже самими событиями.

Я отвечал  на все  фактами, уже упоминавшимися  в моих депешах,  которые он
читал,  фактами,   доказывавшими,  что  указ   явился  результатом  плохого
состояния валюты; получать товары из-за границы в России не хотели, так как
они извлекали бы из страны всю валюту, поскольку нельзя было продавать свои
продовольственные  продукты; внезапное  запрещение ввозить даже  в Германию
товары, которые Россия поставляла  прежде и ей и Франции, также в некоторой