степени  содействовало изданию  указа. По  вопросу о  допущении нейтральных
судов я повторил то  что его величество знал так же, как и я, а именно: гак
как  он  продавал  лицензии [52] и  открыто  допускал  в течение  последних
полутора лет  в наши порты корабли, которые  имели эти лицензии и приходили
прямо из  Англии, то  это открыло глаза  всему миру, и  нельзя было сделать
слепыми  правительство и  жителей  страны, которая  страдала от  отсутствия
вывоза в такой мере, как Россия.

Я ответил, что государственный  кредит пострадал от этого до такой степени,
что рубль,  который в  момент моего приезда  в Петербург стоил  2 франка 90
сантимов, упал до 1  франка 50 сантимов; трудности, переживаемые торговлей,
живо  ощущаются в  стране,  имеющей продукцию,  которую она  сама  не может
потребить  и размеры  которой усложняют  ее вывоз;  при наличии  привычки к
потреблению колониальных продуктов, особенно сахара, даже если бы император
Александр  пожелал, он  не  мог бы  осуществить абсолютный  запрет, который
довел  бы цену  на  сахар до  необычайных размеров  и  благоприятствовал бы
контрабанде;  между  тем  всем  прекрасно известно,  что  мы  уже давно  не
придерживаемся  этого  запрета, ибо  наши  лицензии дошли  даже до  русских
портов, словно для  издевательства над трудностями, переживаемыми торговлей
этой страны.  Я напомнил  ему дело с  судном "Вильям Густав" из  Бордо[53].

Я  обратил  его  внимание  на то,  что  он  не  прибегнул  ни  к одному  из
возвещенных средств, не осуществил ни одной из мер обещанной помощи, что 15
миллионов,  которые должны  были пойти  на русские  морские вооружения  и о
которых он мне поручил объявить, до сих пор не были отпущены. Я указал ему,
что, -  как видно из переписки,  - все меры, на  которые он жаловался, были
давно  предвидены  заранее,  а  он ничего  не  сделал  для  того, чтобы  их
предупредить;  император  Александр  с  самого  начала  называл  монополией
производимые нами конфискации всех  нейтральных грузов без всякого различия
и заявлял, что он  не станет разорять своих подданных, чтобы обогатить свою
казну.  Я отметил также,  что нейтральные суда допускали  отнюдь не тайком,
как  говорил  его  величество; конфисковав  более  60  судов, заходивших  в
Англию,  русское правительство  заранее объявило, что  вследствие перемены,
которую мы несколько времени  тому назад внесли в нашу систему, принятую по
общему соглашению и все еще действующую, оно отныне будет после тщательного
обследования  принимать  суда,   которые  докажут,  что  они  действительно
являются нейтральными  и не заходили в  Англию. Я перечислил многочисленные
грузы, конфискованные только потому,  что суда делали остановку в Англии. Я
рассказал о впечатлении, произведенном  сообщениями наших газет о допущении
в наши порты судов из Англии, обладающих лицензиями.

Что касается характера императора  Александра, то я напомнил, что Александр
признал короля Иосифа в  тот момент, когда наши дела в Испании были плохи и
он знал, что Иосиф  находится под угрозой[54]. Что же касается передвижения
войск,  находившихся  в  Молдавии, то  я  указал  на сделанное  императором
Александром Лористону предложение послать своего адъютанта для объезда всей
линии турецкого  фронта, начиная  хотя бы даже  с Киева, чтобы  убедиться в
том, где находится каждый из полков, о которых говорили, что они посланы на
границы герцогства Варшавского. По  вопросу же о других передвижениях войск
я  просил  его  величество,  чтобы он  приказал  вновь  представить на  его
рассмотрение  ту  часть моей  корреспонденции,  которая  перечисляла их.  Я
отметил также,  что император Александр, жалуясь  мне на передвижение наших
войск, часто  сообщал мне  о тех передвижениях,  которые он в  связи с этим
производил сам, добавляя: "Я  ничего не делаю тайком. Я ничего не устраиваю
на моих границах, но  я принимаю меры для того, чтобы не быть во время мира
захваченным врасплох передвижениями французских войск в районе, находящемся
на 300 лье дальше границ их союзников".

Я  напомнил императору,  что  он заключил  последний мир  с  Австрией, мало
считаясь с Россией.

-  Я   ей  дал  300  тысяч  душ.  Это  больше,   чем  она  завоевала [55] .

- Несомненно,  государь. Но в данном случае  форма спасла бы сущность дела.
Лучше было бы, если бы ваше величество не дали ничего.

Я  указал ему  на неизбежные  последствия этого  дела и напомнил  об отказе
ратифицировать  конвенцию о  Польше[56] , хотя  она была  не чем  иным, как
результатом сделанного  им предложения  и тех распоряжений,  которые он мне
давал. Я говорил об явных отправках оружия и пушек в Варшавское герцогство,
о которых  открыто писали  наши газеты, об ольденбургском  деле, о встречах
императора,  о произведенных  и возвещенных  переменах в Германии,  о стиле
министерской переписки по почте, обострявшем положение больше, чем пушечные
выстрелы, о толпе нескромных  агентов, нахлынувших в Россию со всех сторон,
чтобы раздражать и ссорить. Я не скрыл, наконец, от императора, что если он
хочет войны,  то его кабинет сделал  все для того, чтобы  к ней привести, и
даже для  того, чтобы надменно  возвестить о ней, но  если считают полезным
сохранить союз,  то я не понимаю, для чего  нужны все эти булавочные уколы.

Император  был очень  резок  со мной  и сказал,  что император  Александр и
русские оставили меня в дураках, что я не знаю о происходящих событиях, что
маршал Даву лучше осведомлен,  чем я, что генерал Рапп лучше, чем я, держит
его в курсе дела  и т. д.[57]. Я ответил, что пусть другие раздувают огонь,
повторяя нелепые сказки каких-либо  низших агентов, желающих оправдать свое
жалованье; я  убежден в точности своих сообщений  и тех сведений, которые я
имею честь  вновь ему доложить; я готов отдаться  под арест и положить свою
голову на плаху, если донесения Лорисгона и сами события не подтвердят все,
что я сообщал и что я ему говорю.

Не знаю, навела ли имперарора моя уверенность на какие-либо серьезные
размышления, но он хранил молчание по крайней мере в течение четверти часа
и расхаживал по своему кабинету, не произнося ни слова. Наконец он
промолвил:

- Значит, вы думаете,  что Россия не хочет войны, что она останется в союзе
и примет меры для  поддержки континентальной системы, если я удовлетворю ее
в вопросе о Польше?

-  Вопрос, - ответил  я, - уже  не ограничивается  Польшей. Тем не  менее я
нисколько не  сомневаюсь, государь,  что там были  бы весьма удовлетворены,