кратко  изложен.  Царь  должен сказать свое "да" или "нет", должен потратить
на  это  какое-то  время.  И если каждый министр приносит ему сотни таких же
пустяковых  дел,  сколько  же  времени  от  рабочего  дня остается у царя на
непустяковые   дела?  Легко  убедиться  в  том,  что  каждый  министр  может
представить   вполне  достаточно  безделиц,  чтобы  заполнить  досуг  своего
государя  и  лишить  его всякой возможности уделять внимание важным вопросам
государственного  управления.  Так  царь  может  действовать,  только следуя
советам  своего  министра.  Даже  такой  ревностный абсолютист, как покойный
московский  профессор  Буслаев,  в письме, напечатанном в одном из журналов,
посвященных  русской  старине,  подсчитал огромное количество представляемых
на  подпись  императору маловажных бумаг и пришел к неожиданному заключению:
чтобы  вернуть  Белому царю свободу действий, каждодневная правительственная
рутина  должна  быть  возложена  на  ответственного  министра. Однако ученый
профессор  не  пошел  так  далеко,  чтобы  предложить сделать этого министра
ответственным перед народным представительством.
     Если  сравним  положение  деспотов  в различные исторические эпохи, то,
безусловно,  сможем утверждать, что нынешний метод сделать якобы всесильного
монарха совершенно бессильным гораздо действеннее, чем прежний.
     Деспоты  вроде  старых  русских  царей  с некоторым усилием воли все же
освобождали  себя,  хоть  и  с сожалением, от пустых придворных ритуалов. Но
глава  современных  бюрократических  деспотов  не  может с таким же душевным
спокойствием  снять с себя обязанность читать десятки объемистых ходатайств,
от  решения которых зависит столько же человеческих судеб, или рассматривать
проект  финансовой  реформы,  осуществление  которой означает благосостояние
или разорение целой губернии.
     И  если  бы  случилось,  что,  невзирая  на все препятствия, царь вдруг
пожелал  настоять  на  решении  какого-либо  вопроса  по  своему усмотрению,
всепокорнейшие  исполнители  его воли отнюдь не пришли бы в затруднение. Они
просто  использовали  бы баснословную медлительность бюрократической машины,
которая  позволила  бы  отсрочить  дело  на  столько лет - я мог бы сказать,
поколений,  -  сколько  им понадобится. Ничто не мешает министрам при первом
же  удобном  случае  внести  любое  изменение  в  решение  царя.  А то можно
запрятать  дело в долгий ящик в какой-нибудь департаментской канцелярии, где
оно будет покоиться до второго пришествия.
     История  нашей  администрации  -  длинная  цепь  подобных явлений. Если
Александр  II  кое-чего  добился  в  начале  своего  царствования, то только
потому,  что  на короткое время порвал с бюрократической рутиной и обратился
к  общественности.  Но с того момента, как царь, гонимый страхом, бросился в
объятия  бюрократии, он стал бессилен и пошел прямым путем к гибели. Из всех
типов  деспотов,  которых  знала  история,  самые  беспомощные,  безусловно,
деспоты-бюрократы нашего времени.
     Можно   идти   еще  дальше.  Как  острозубчатый  горный  камень,  долго
перекатываясь  по дну стремительной реки, превращается в гладкий, безобидный
голыш,  хотя  и  тяжелый, но не острый, так изменилось и нынешнее российское
самодержавие.   Прежние   цари   вознаграждали  себя  за  свою  политическую
незначительность,  озорничая  неограниченной  властью, и находили утешение -
если   это   можно   назвать  утешением  -  в  потворстве  их  желаниям.  Но
неограниченная  власть приняла у наших современных царей чисто платонический
характер.  Появился  всевидящий,  всезнающий  репортер,  со  своим  визгом и
смехом,   своим   возмущением   и   скандалами,  и  это  заставляет  деспота
ограничиваться   внутренним,   придворным   кругом.   Наши   деды  говорили:
находиться  возле  царя то же, что находиться возле смерти. Но нынешний царь
уже  не  приговаривает  к  смерти  одним  движением  бровей,  как это делали
московские  цари.  И  он не ссылает в Сибирь придворных, вызвавших его гнев,
как  первые императоры петербургского периода. Теперь всем вершат чиновники.
Современный  царь  лично  никого не трогает, он такой же тихий и безвредный,
как  любой  конституционный монарх. Правда, он не отказался от своей власти,
он  как  зверь  с  хищными  клыками  и  острыми  когтями, которые никогда не
пускает  в  ход.  Царь  -  совершенно прирученное домашнее животное, покорно
несущее  бремя  придворного  ритуала.  С  самоотречением,  достойным лучшего
применения,  он  служит  ширмой для преступлений своих придворных, подвергая
себя  всем  заслуженным последствиям своего кажущегося всевластия, делающего
его   жизнь   несчастной,  его  существование  -  полным  страха,  власть  -
посмешищем, положение - позором.
     Эволюция  самодержавия  и  впрямь  завершилась. Оно едва ли могло пасть
ниже,  оно  едва  ли могло представить более веселящее, приятное, ободряющее
зрелище для своих врагов.


x x x

     Но  почему?  Мыслимо  ли,  чтобы  человек, не потерявший рассудок, стал
вести  себя  подобным странным образом? Как может он терпеть такое положение
и  навлекать  этим  неисчислимые  бедствия  на целый народ, который, в конце
концов,  не  сделал  ему  ничего  дурного? Как может он отказаться росчерком
пера  покончить  с открытыми злоупотреблениями, как может не желать изменить
свою  собственную  жизнь, если это возможно? Значит, это невозможно. Значит,
над  ним  довлеет  какая-то  тайная  сила,  какая-то  тайная  партия.  Такие
предположения  всегда  были  обычны  в  России,  и  в  различные времена они
вызывали  догадки  о  существовании  чрезвычайно  могущественной  придворной
партии,  называемой  то "староаристократической", то "старославянофильской".
И  вот  эта  партия  якобы  мешает  царю создать для народа благоденственную
жизнь.
     Любопытно,  как  крайности  подчас  сходятся.  Абсолютно та же идея и в
совершенно  той  же  форме  возникает  в  умах  русских крестьян, и их ответ
примерно  такой же. Только у крестьян воображение набрасывает на эти домыслы
фантастические  покровы.  Иногда  легенда  принимает характер драматического
представления,  в  котором  принцип  добра,  воплощенный в царе, побеждается
враждебной  силой,  воплощенной  то  в Сенате, причем его обычно смешивают с
Синодом,  то  в  министре, всегда в одном лице, ибо крестьянин полагает, что
имеется  всего  один  министр, как имеется один царь. Иногда в легендах роль
злого  гения  предоставляется  одному  из  членов  императорской  фамилии. В
царствование  Александра  II  эта не очень лестная роль обычно приписывалась
царевичу;  кто  теперь  его  заменит, когда он сам стал царем, я не знаю. Но
кто-то  заменит,  на  сей  счет мы можем быть вполне спокойны. Много страниц
можно  было  бы  заполнить  рассказами  о  наивных  и ребяческих выдумках, с
помощью  которых  крестьяне  пытаются  сохранить  то, что еще осталось от их
веры   в   царя,   перед   лицом   мрачной  действительности,  жестокости  и
несправедливости, творимой по его приказам.
     Однако  теперь  уже одни лишь крестьяне верят в эти россказни, да и они