изуверятся,  как  только их коснутся проблески культуры. Просвещенная Россия
давно  отбросила эти басни, прекрасно зная, что ничего подобного в России не
существует.   Сказки   о   старославянофильской  или  староаристократической
партиях  стоят  того  же, что и крестьянские легенды о мошенничествах Синода
или  коварстве  Сената.  На  протяжении  всей  нашей  истории  высшие классы
никогда  не  были способны стать могущественной политической силой. Читатель
помнит,  как создавалась наша так называемая аристократия и какой она была в
прошлом.  Такой она осталась и по сей день. В первое столетие после перевода
столицы  в  Петербург  могло  показаться,  что  она  изменилась.  Петербург,
возникший  в  отдаленном,  только  что  завоеванном  краю,  был  всего  лишь
огромным  военным  лагерем.  Его  низшие классы составляли чухонцы, высшие -
военные  и  штатские  чины, большинство из них иностранного происхождения. В
таком  городе  легче  легкого  было  совершать  преторианские  перевороты, и
честолюбивым   чужеземцам   и  придворным  предоставлялись  все  возможности
всецело  подчинить  своему  влиянию  государей  и  государынь,  и  вовсе  не
благодаря могуществу знати, а вследствие неурядиц в стране.
     Однако  эти  времена  давно  канули  в  Лету.  Если  теперь  произойдет
переворот,   он   будет   направлен   против  самодержавия  как  принципа  и
осуществлен   в   расчете   на  поддержку  передовых  сил  во  всей  стране.
Насильственное  изменение  образа правления без изменения его принципиальных
основ   представляется   абсолютно   невозможным   в   России.  Современному
фельдмаршалу  Миниху  едва  ли придет в голову совершить переворот для того,
чтобы  подняться  по лестнице придворной иерархии. При дворе нет такой силы,
которая   могла  бы  эффективно  противодействовать  воле  царя.  Нет  такой
политической   организации,   нет  аристократии,  нет  даже  государственных
деятелей  в  европейском  смысле  слова.  У  нас имеются только царедворцы -
разновидность  людей,  уже  забытая  в  Европе,  ибо  Россия  - единственная
страна,  где  воля одного - закон для миллионов. А что такое царедворец? Это
человек,   в  котором  от  поколения  к  поколению  развивалась  до  полного
совершенства  и  достигала  высокой  степени действенности одна-единственная
способность  навязывать свою волю государю, заставляя при этом верить в его,
царедворца,  покорность.  Все другие способности, чувства и наклонности, как
вещи  бесполезные и даже сугубо вредные, подавляются и постепенно отмирают у
этих низменных представителей человеческого рода.
     Но,   несомненно,   самая   неприятная  и  опасная  помеха  для  усилий
придворного   -   это   то,  что  называется  политическими  убеждениями,  -
определенные  политические  взгляды.  Этого  днем  с  огнем  не  сыщешь  при
деспотическом  дворе.  Царедворец  может  принять политическое знамя, как он
принимает  парадный  мундир,  если  оно  представит  ему  лучшие возможности
заискивать перед государем.
     Не  буду  приводить больше доказательств столь очевидных вещей. Упомяну
лишь  о  превращениях графа Дмитрия Толстого. Это скорее любопытное явление,
чем  иллюстрация.  Казалось бы, нет человека, чьи реакционные убеждения были
более  непримиримыми,  более  закоренелыми. Однако этот столп реакции в 1859
году,  всего за несколько лет до своего появления в качестве министра белого
террора  и  мракобесия,  опубликовал  в Брюсселе весьма занятную брошюру под
названием  "Голос из Германии"того  периода,  автор  излагает  свои  общие идеи и политические взгляды. Он
всецело  за  либерализм,  за  конституционные  гарантии,  за  уважение  воли
народа.  Он  выражает  свое сожаление правительству Ганновера, пользующемуся
только  поддержкой  своих чиновников, в то время как народ против него (стр.
7).  То же самое, что и в России. Еще менее удовлетворяет либерального графа
поведение  правительства  Баварии,  где  король  целых  десять  лет держал у
власти  министра,  ненавистного  всей стране (стр. 6 и 7). Точно так же, как
обстояло  дело  с  Толстым  в  России. Он высказывает надежду, что правители
различных  германских государств "не последуют пагубному примеру Ганновера и
не  сокрушат  полицейскими  репрессиями  законные  чаяния  своих  подданных,
потому  что  создавать  препятствия  на  пути  прогрессивных преобразований,
когда  они  стали  необходимостью,  столь же опасно, как призывать к мятежу;
это  значит  поджечь дом с другого угла" (стр. 61). Он решительный противник
клерикализма  и  клеймит  "чудовищный  альянс либерализма и поповщины" (стр.
12).  Он  сурово порицает Наполеона III, к которому не может питать доверия,
потому  что  "он  воюет  за  свободу  чужеземцев  и  в то же время подавляет
свободу   в   собственной   стране"  (стр.  14).  И  он  полон  благородного
негодования   на   деспотические   правительства,   которые,   дескать,  "не
сочувствуя  устремлениям  своих  народов,  кричат:  "Будем  воевать!", желая
войны  лишь  для  того,  чтобы  народ  забыл о своих дурных правителях и они
ценой  войны могли бы спастись от его гнева" (стр. 10), то есть то же самое,
на что он теперь подбивает царя.
     ______________
     Muguaralt, 1859. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     Цитаты   взяты  из  экземпляра  брошюры,  которую  мне  посчастливилось
достать.  Все  это  граф  Толстой, нынешний министр, писал собственноручно в
1859   году.   Едва   он   успел  вернуться  домой  из  своего  заграничного
путешествия,  как  весь  его  либерализм  испарился.  В  1859 году при дворе
усилилось  влияние великого князя Константина. То был период конституционных
устремлений.  В 1863 году к власти пришли князь Гагарин и антиаболиционисты.
В  мгновенье  ока  граф  Толстой  изменил  своим  глубоким убеждениям и стал
опорой самой черной реакции.
     Со  стороны  таких  людей  государю нечего опасаться оппозиции. Если бы
царю  вздумалось  изменить  свою  политику,  ему  понадобилось  бы лишь знак
подать,  и  половина его придворных немедленно окрасилась бы в нужный цвет -
из  ярко-красного  в  нежно-голубой,  если  только  это  обеспечит им лучшие
посты.


x x x

     Как  верно то, что не имеется никаких материальных препятствий, могущих
помешать  царю  изменить свою политику, так же верно и то, что он никогда не
изменит ее по собственной воле.
     Существуют  нравственные и духовные невозможности, столь же неодолимые,
как  неодолимы материальные препятствия. Деспоты обучены не хуже придворных,
даже  тщательнее, чем они. Если деспотизм, проявляемый государем, превращает
его  двор  в  школу  раболепства,  то,  с  другой  стороны,  и  он,  и толпа
царедворцев  влияют  друг  на  друга, ведь они окружают и воспитывают царя с
малолетства.  Одно порождает другое. Царедворец - слепок с деспота, деспот -
слепок  с  царедворца,  и  оба взаимно разлагают друг друга. Если придворные