Однако,  отрекаясь от старых ошибок демократического движения, либералы в то
же  время  отреклись  от  живого источника, из которого это движение черпало
свою   силу,  -  от  политического  радикализма.  Сделав  умеренность  своим
политическим  кредо,  отказываясь  даже  в теории признать идею действенного
протеста  против  тирании,  либералы  осудили себя на полную бесплодность. В
такой  стране,  как  Россия,  где  закон  насилует  правосудие  и правосудие
пренебрегает  законом, не может быть никакого соглашательства. Единственное,
что  либералы могут сделать, - это умолять правительство быть столь добрым и
уйти  в  отставку. Их позорное подобострастие властям предержащим оттолкнуло
от  них лучшую часть русской молодежи и наиболее действенные и прогрессивные
силы народа.
     ______________
     
     Только  немногие  газеты  и  журналы сумели примирить в своей программе
истинный   либерализм   с  радикальным  демократизмом,  а  это  единственная
программа,  имеющая будущее в нашей стране. И если они не выражают свои идеи
открыто,  что  невозможно  по  цензурным  причинам,  то высказывают их между
строк  и,  во  всяком  случае,  никогда  не печатают ничего противного своим
принципам,  а  это  все,  что  мы вправе ожидать от печати в царской России.
Назову  в качестве примера один лишь журнал, уже упоминавшееся мной "Слово".
Так  как  он  безвозвратно  закрыт,  я  могу  свободно сослаться на него, не
подвергая опасным последствиям.
     Надо  признать,  что  русская  печать  мало  сделала  для политического
просвещения  нашего  общества.  Нелегальные  русские  газеты,  выходившие  в
подполье  и  за  границей,  добились  гораздо  большего, невзирая на скудные
денежные средства и огромные трудности их распространения.


x x x

     Однако  надо  воздать должное тем, кто того заслуживает, и нет никакого
сомнения,   что   радикальная   демократическая   печать,   и  прежде  всего
"Отечественные  записки",  в  значительной  степени  способствовала развитию
революционных  идей,  хотя  и  не  дидактическим  путем. Она обнажила пороки
нашей  социальной  системы  и  политического  порядка, неизменно подтверждая
свои  обвинения  неопровержимыми  доказательствами  и  железной логикой. Для
такой  пропаганды,  не  менее  действенной  оттого, что она по необходимости
принимала  косвенное  выражение, достаточно любить истину и видеть вещи в их
подлинном  свете.  Ибо  в  нынешней  России  только  самый слепой оптимизм и
умышленная  недобросовестность  могут  защищать  существующий строй или, как
это  делают  Суворины  и Катковы, приписывать измену и злой умысел всем, кто
осмеливается  сомневаться  в  мудрости и патриотизме царской бюрократии. Вот
почему  вся  печать, почти без исключения, враждебна правительству. Она и не
может  быть  иной,  это было бы противоестественно. Никакая цензура не может
сокрушить  такую оппозицию. Единственный путь преодолеть враждебность печати
-  это  закрыть  выходящие  еще  прогрессивные  органы и запретить основание
новых.  Правительственная  печать  -  понятие  совершенно немыслимое в нашем
обществе,  ибо,  к  чести  русской  журналистики  будь  сказано, в России не
найдется  много  журналистов  типа  Цитовича,  и если бы даже нашлось, то не
оказалось бы читателей.
     В  1884 году положение русской печати представлялось следующим образом.
Из  давнишних  влиятельных  журналов с широким кругом читателей остался один
только  "Вестник  Европы".  Все другие цензурой уничтожены. Из петербургских
журналов  осталось только "Дело". Власти питали к нему особенную ненависть и
подвергали   предварительной  цензуре,  причинявшей  редактору  неисчислимые
трудности  и  беспрестанные  невзгоды.  Когда  цензоры  бывали  строги сверх
всякой  меры,  редактору Благосветлову приходилось печатать в пять-шесть раз
больше  страниц, чем было нужно, - 150, а то и 180 вместо 30. Цензура подчас
отвергала  пять статей из шести. При этом они посылались уже в гранках, а не
в  рукописи; можно себе представить, как огромны были издержки. Но издатель,
по  крайней  мере  в  виде  возмещения,  вправе был предполагать, что журнал
гарантирован   от   запрещения,   оно   служило   бы   открытым   признанием
бесполезности  цензуры.  Кончилось тем, что хотя "Дело" официально и не было
закрыто,  но  его  существованию все равно был положен конец. Министр послал
за  официальным редактором журнала Острогорским, бывшим также преподавателем
университета,  и  предложил  ему  выбор: уйти с поста редактора или оставить
свою  преподавательскую  работу,  дававшую  ему  средства  к жизни. Министр,
очевидно,  пожелал  разыграть с "Делом" ту же штуку, что и со "Словом". Если
бы  Острогорский  испугался  угроз  и  отказался от поста редактора, министр
просто  не  утвердил  бы  нового  редактора  на  его  место. Но Острогорский
предпочел  потерять  единственный  источник дохода, чем покинуть свой пост в
журнале.   Тогда  министр  приказал  Станюковичу,  преемнику  Благосветлова,
продать  журнал  Вольфсону,  человеку совершенно иных взглядов, чем взгляды,
защищавшиеся  "Делом".  Министр  предупредил, что в противном случае цензура
будет  отвергать  каждую  статью,  посылаемую  ей  на  утверждение.  То, что
случилось  с  "Делом",  было  хуже,  чем  закрытие, - журнал был превращен в
орган реакции.
     Как  я  уже  отмечал,  только  один  из старых, влиятельных либеральных
журналов  уцелел  и  продолжает выходить в ненадежном одиночестве - "Вестник
Европы",  хотя  все  каждый  день  ожидают его закрытия. Но так как редактор
журнала  Стасюлевич,  преподаватель  великих  князей, и некоторые его авторы
имеют  друзей  при  дворе,  граф  Толстой пока оставляет журнал в покое. Как
долго  он  будет  застрахован  от  вмешательства  министра - трудно сказать.
Между  тем  Толстой  нанес  новый  удар  предмету  своей  особой неприязни -
литературе  и  мысли...  На  этот  раз  он  превзошел самого себя. Его Index
librorum  prohibitorumвызвал  по  всей  России  такое  изумление  и  смех,  что  не осталось места
негодованию.
     ______________
     

                                 Глава XXXI

ОДИН ПРИМЕР ИЗ МНОГИХ

     В  декабре 1884 года в московском суде присяжных слушалось дело Рыкова,
бывшего   директора   лопнувшего   Скопинского  банка.  Чудовищностью  своих
хищений,  беспрецедентных  даже в России, Рыков обрел чуть ли не европейскую