знаменосцы вознесенной на небывалую высоту германской  культуры  господ,
которую никто и никогда не превзойдет!
   Тут  все  увидели,  что  обер-президент  кивнул,  а  флигель-адъютант
беззвучно похлопал ладонью о ладонь - и  на  трибунах  разразилась  буря
аплодисментов. На штатской развевались носовые платочки. Махала по ветру
платочком Густа, махала, несмотря на недавнюю обиду,  и  Кетхен  Циллих.
Дидерих, с легким, как развевающиеся платочки, сердцем,  вновь  вознесся
на вершины красноречия:
   - Но такого небывалого расцвета нация господ не  достигает  в  вялой,
гнилой  атмосфере  мира;  нет,  наш  старый  союзник  на  небесах   счел
необходимым в огне закалить немецкое злато. Нам пришлось  пройти  сквозь
горнило  Йены  и  Тильзита  ,  но  в  конечном  счете   наши
победоносные  знамена  водружены  повсюду,  и  на  поле  брани  выкована
германская корона.
   И Дидерих напомнил о богатой испытаниями жизни  Вильгельма  Великого,
показывающей нам, что создатель не отвращает лик свой от  избранного  им
народа, который он сделал  своим  орудием.  Великий  кайзер  никогда  не
впадал  в  сомнения  на  этот   счет,   что   неопровержимо   доказывает
исторический момент, когда он, монарх божьей милостью,  со  скипетром  в
одной руке и мечом империи в другой, лишь господу честь воздал и от него
принял корону. Верный высокому чувству  долга,  он  не  пожелал  воздать
честь  народу  и  от  народа  принял  корону  и  не  побоялся   страшной
ответственности перед одним  господом  богом,  от  которой  его  не  мог
освободить  никакой  министр  и  никакой   парламент!   Голос   Дидериха
растроганно задрожал.
   - Это признает теперь и народ, он положительно обожествляет  личность
почившего кайзера. Ведь кайзер имел успех! А где успех,  там  и  бог!  В
средине века Вильгельм Великий был бы причислен к лику святых.  Ныне  же
мы воздвигаем ему первоклассный монумент!
   Обер-президент опять кивнул,  и  за  кивком  опять  последовала  буря
аплодисментов. Солнце  скрылось,  подул  свежий  ветер;  и,  словно  под
влиянием нахмурившегося неба, Дидерих трагически воскликнул:
   - Кто стал на его пути  к  высокой  цели?  Кто  был  врагом  великого
кайзера и преданного ему народа? Разбитый им Наполеон! Наполеон  получил
корону от народа , а не от бога, отсюда и все его  беды!  Это
придает приговору истории вечный, потрясающий смысл!
   Тут Дидерих дал себе труд нарисовать картину растленного демократией,
а потому забытого богом царства Наполеона Третьего. Скрытый под  личиной
лжерелигиозности,   распоясавшийся   материализм   породил   страсть   к
безудержной наживе, а пренебрежение духовными благами шло,  естественно,
рука об руку с низменной жаждой наслаждений. Движущей общественной силой
тогдашней Франции служила  мания  афиширования,  помпезность,  неизменно
переходившая в манию преследования. Опираясь во внешней политике  только
на престиж, во внутренней - на полицию, ни во  что,  кроме  насилия,  не
веря, Франция Наполеона Третьего стремилась лишь к театральным эффектам,
трескуче бахвалилась своим героическим прошлым, и единственно, в чем она
действительно достигла вершины, это в шовинизме...
   - Все это нам не присуще! - возопил Дидерих   и  взметнул
вверх руку,  призывая  небо  в  свидетели.  -  Поэтому  нас  никогда  не
постигнет грозный рок, уготованный империи нашего исконного врага!
   На этом месте речи блеснула  молния;  между  цепью  солдат  и  глухой
стеной дома, где, невидимый, стоял народ, черную  тучу  прорезала  яркая
вспышка, за ней последовал удар грома, - это было уже  слишком.  Господа
под тентом для "официальных" недовольно  поморщились,  а  обер-президент
вздрогнул.   На   офицерской   трибуне   все,   разумеется,    сохраняли
безукоризненную выдержку, на  штатской  можно  было  заметить  некоторое
беспокойство. Взвизгивания  там  стихли,  когда  Дидерих,  соперничая  с
громовыми раскатами, прогремел:
   - Господа, наш старый союзник  на  небесах  подтверждает  это!  Мы  -
совсем другое дело. Мы суровы, верны и правдивы! Быть  немцем  -  значит
ратовать за дело во имя дела! Кто  из  нас  когда-либо  торговал  своими
убеждениями? Где найдешь у нас продажного чиновника? Мужская честность и
женская чистота сливаются у нас воедино, женственное возвышает нас  , мы не видим в нем орудия низменных  наслаждений.  Сияющий  образ
истинно немецкой натуры вырос на почве христианства, и  это  единственно
надежная почва, ибо  всякая  языческая  культура,  как  бы  прекрасна  и
чудесна она ни была, погибает от первой же катастрофы; а душа германской
культуры -  это  почитание  власти,  традиционной  благословенной  богом
власти, против которой все бессильно. Поэтому мы и впредь должны  видеть
наш высочайший долг в защите  фатерланда,  нашу  высочайшую  честь  -  в
королевском мундире и наш высочайший труд - в ремесле воина.
   Гром грохнул, правда, уже потише, словно присмирев под оглушительными
раскатами дидериховского голоса; зато упали первые  капли  дождя,  такие
тяжелые, что слышно было, как они ударяются о землю.
   - Из страны нашего исконного врага, - кричал Дидерих, -  устремляется
к нам мутный поток демократии, но немецкая стойкость, немецкий  идеализм
преградой встают  на  его  пути.  Французы  -  это  враги  божественного
миропорядка, это люди без роду и племени, которые  хотят  подточить  наш
государственный строй, их надо истребить всех до единого, так,  чтобы  в
час, когда нас призовут к небесному сбору, каждый мог с чистой  совестью
предстать пред своим небесным  судьей  и  своим  старым  кайзером  и  на
вопрос, от всего ли сердца ты действовал  на  благо  империи,  ответить,
ударив себя в грудь: да!
   И Дидерих опять с такой силой хлопнул себя в  грудь  кулаком,  что  у
него сперло дыхание. Этой вынужденной паузой воспользовалась публика  на
штатской трибуне, там беспокойно задвигались, давая понять, что  считают
речь Дидериха  оконченной;  гроза  нависла  теперь  прямо  над  головами
торжественного собрания, и в желтом, как  сера,  свете  медленно,  точно
предостерегая, непрерывно стучали о землю капли дождя с яйцо  величиной.
Дидерих отдышался.
   - Когда через несколько мгновений спадут покровы, - начал он с  новым
пылом, - когда в знак приветствия мы склоним штандарты, опустим шпаги и,
салютуя, сверкнут штыки...


   Тут в небесах грохнуло так неистово,  что  Дидерих  втянул  голову  в
плечи и не  успел  опомниться,  как  очутился  на  корточках  под  своей
ораторской трибуной. К счастью, он вылез прежде,  чем  его  исчезновение
было замечено, потому что остальные тоже попрятались кто куда.  Вряд  ли
кто-нибудь уже  слышал,  как  Дидерих,  обратившись  к  его  сиятельству