верен долгу народного представителя. Вместо  этого  выступил  министр  и
сказал, что  он  представляет  собранию  самому  судить  о  неслыханных,
сделанных,  к  сожалению,  под  защитой  депутатской  неприкосновенности
нападках на отсутствующее лицо, которое не имеет возможности защищаться.
И собрание выразило  свое  суждение:  оно  ответило  господину  министру
одобрительными  аплодисментами.  Таким  образом,  в  рамках   парламента
инцидент был исчерпан, оставалось только, чтобы и пресса  выразила  свое
негодование. За ней дело не стало, причем не вполне благонадежные газеты
лишь слегка перемигнулись. Зато редакторам социал-демократических газет,
пренебрегшим осторожностью, пришлось предстать перед судом, в том  числе
и редактору нетцигского  "Гласа  народа".  Дидерих  воспользовался  этим
предлогом и  начисто  порвал  со  всеми,  кто  когда-либо  сомневался  в
честности господина регирунгспрезидента. Вместе с Густой он нанес  визит
Вулковам.
   - Я знаю из первых рук, - говорил он после этого, - что  фон  Вулкову
обеспечено великое будущее. Он недавно ездил на охоту с его  величеством
и отпустил блестящую остроту.
   Несколькими днями позже в "Неделе" появился портрет во весь разворот:
лысина  и  борода  на  одной  странице,  брюхо  на  другой,  и  подпись:
"Регирунгспрезидент  фон  Вулков,  духовный   отец   памятника   кайзеру
Вильгельму в Нетциге, недавно подвергшийся  в  рейхстаге  возмутительным
нападкам.  В  ближайшем  будущем  ожидается  его  назначение   на   пост
обер-президента..."  Портреты  генерального  директора  Геслинга  и  его
супруги заняли всего четверть страницы. Дидерих убедился, что подобающая
дистанция восстановлена. Как во все времена, так и  в  наши  дни,  с  их
требованием  широкой  гласности,   власть   остается   властью   -   она
недосягаема.  Вопреки  всему  такой  вывод  доставил  Дидериху  глубокое
удовлетворение. Этот инцидент  как  нельзя  лучше  помог  ему  внутренне
подготовиться к торжественной речи.
   Она рождалась в честолюбивых видениях бессонных ночей и в  оживленном
обмене мнениями  с  Вольфгангом  Буком,  а  особенно  с  Кетхен  Циллих,
проявившей недюжинную чуткость и правильно  оценившей  великое  значение
предстоящего события. В исторический день, когда Дидерих, чувствуя,  как
стучит его сердце о рукопись с речью, в половине одиннадцатого  подъехал
с супругой к месту торжества, там еще почти  никого  не  было,  но  зато
какой порядок чувствовался во всем! Главное - военное оцепление было уже
выставлено! А стоило, предъявив пропуск, оказаться по  ту  сторону,  как
душу охватывало праздничное чувство, чувство  превосходства  над  толпой
непривилегированных людишек, которые стоят  за  цепью  солдат  на  самом
солнцепеке у высокой черной  стены  и  вытягивают  потные  шеи,  пытаясь
что-нибудь разглядеть. Трибуны по правую  и  левую  сторону  от  длинных
белых полотнищ, под которыми, как нетрудно  было  догадаться,  скрывался
Вильгельм Великий, были затенены тентами и  множеством  флагов.  Дидерих
заметил, что на левой трибуне  господа  офицеры,  у  которых  дисциплина
вошла  в  плоть  и  кровь,  размещались  со  своими  дамами  сами,   без
посторонней помощи; вся строгость полицейской  бдительности  устремилась
направо, где дрались за места штатские. Густа,  как  и  все,  тоже  была
недовольна  своим  местом,  ее  мог  удовлетворить   только   тент   для
официальных   лиц,   расположенный   напротив   памятника.   Она    ведь
"официальная" дама, и Вулков это  признал.  Если  Дидерих  не  трус,  он
поведет ее туда... Но  его  храбрая  атака,  как  он  и  предчувствовал,
получила энергичный отпор. Престижа ради и ради  того,  чтобы  Густа  не
усомнилась в нем, он запротестовал против  тона,  каким  с  ним  говорил
полицейский офицер, и его чуть было  не  арестовали.  Его  орден  Короны
четвертой степени, его черно-бело-красная лента через плечо  и  набросок
речи, предъявленный им, только-только избавили его от ареста,  но  ни  в
глазах мира,  ни  в  его  собственных  не  могли  сравниться  с  военным
мундиром. Этой  единственно  подлинной  чести,  чести  мундира,  ему  не
хватало, и он - уже в который раз - отметил про себя,  что  без  мундира
человек, будь он хоть семи пядей во лбу, проходит по жизни с неспокойной
совестью.
   Совершенно  подавленные,  супруги  Геслинг  на  виду  у  всех  начали
отступление - Густа иссиня-багровая и  надутая  под  своими  страусовыми
перьями, кружевами и  бриллиантами,  Дидерих  -  сопя  и  изо  всех  сил
выпячивая  живот  с  черно-бело-красной  лентой,  точно  желая  прикрыть
национальным флагом  свое  поражение.  Так  пришлось  им  пройти  позади
офицерской трибуны, где с одной стороны выстроился ферейн  ветеранов,  в
цилиндрах,  с   венками   из   дубовых   листьев   вокруг   тульи,   под
предводительством Кюнхена, на котором  был  мундир  лейтенанта  ландвера
, а с другой  -  отряд  богоугодных  дев  в  белых  одеяниях,
подпоясанных  черно-бело-красными  шарфами,  во  главе  с   Циллихом   в
пасторском облачении. Наконец супруги подошли к своей трибуне. И кто же,
как вы думаете, сидел на  стуле  Густы  в  позе  королевы?!  Потрясающе:
Кетхен Циллих! Уж тут-то Дидерих счел  себя  обязанным  не  хуже  других
прочих сказать свое властное слово.
   - Эта дама ошиблась, она заняла не свое место, - заявил он, обращаясь
отнюдь не к Кетхен, -  очевидно,  он  с  ней  не  знаком  и  считает  ее
подозрительной личностью, - нет, он обратился к распорядителю. И если бы
даже сочувственный ропот голосов не подтвердил его правоты, он все равно
стоял бы здесь на  страже  безмолвных  сил  порядка,  морали  и  закона;
трибуна рухнет, прежде чем он допустит, чтобы на ней  оставалась  Кетхен
Циллих...  Однако  произошло  нечто  непостижимое:   распорядитель   под
ироническим взглядом Кетхен лишь  пожал  плечами,  и  даже  полицейский,
которого подозвал Дидерих, промычал что-то невнятное:  он  явно  поощрял
дерзкую вылазку порока. Дидерих, уже совсем ничего  не  понимая  в  этом
мире, незыблемые законы которого, казалось, рушатся, позволил  оттеснить
Густу  в  самые  верхние  ряды.  Она  обменялась  с  Кетхен  несколькими
репликами, подчеркнувшими пропасть между обеими дамами. Неизвестно,  чем
бы все это кончилось, - в обмене мнениями уже начали  принимать  участие
третьи лица, - если бы не грянул "Марш гостей в Вартбурге" .
И действительно, гости заняли места  под  тентом  для  официальных  лиц:
впереди шел Вулков, его легко можно было  узнать,  несмотря  на  красный
гусарский мундир, рядом с ним некто во фраке и с  орденской  звездой  на
груди - какой-то важный генерал. Возможно ли? Еще два высокопоставленных
генерала! И адъютанты, мундиры всех цветов, сверканье орденских звезд. А
как статны!
   - Кто этот желтый, высокий? - вся загоревшись, вопрошала Густа. - Вот
красавец так красавец!
   - Не извольте наступать мне на ногу! - крикнул Дидерих, так как сосед
его тоже вскочил. Все вертели головой, рискуя свернуть  себе  шею,  всех