раздуваемого  социалистами  пожара  революции,  поглотившего  еще   одну
жертву; об освобождении от этой чумы,  о  срочном  издании  чрезвычайных
законов, о защите и  охране  собственности  военной  силой,  о  тюремном
заключении  для  забастовщиков,  мешающих   штрейкбрехерам   работать...
"Нетцигский листок",  воспроизводя  все  это  слово  в  слово  на  своих
страницах, никогда не забывал напомнить о необычайных заслугах  главного
директора  доктора  Геслинга  в  деле  сохранения  гражданского  мира  и
обеспечения рабочих. Каждый вновь отстроенный дом для рабочих немедленно
фотографировался,  и  Нотгрошен  помещал  снимок  в  газете   в   сильно
приукрашенном  виде,  вместе  с  восторженной  статьей.   Пусть   другие
работодатели, о  влиянии  которых  в  Нетциге  теперь,  слава  богу,  не
приходится  говорить,  разжигают  мятежные  настроения  среди   рабочих,
привлекая их к участию в  прибылях!  Принципы,  провозглашаемые  главным
директором   доктором   Геслингом,   способствуют   установлению   между
работодателями и рабочими наилучших отношений из  всех  мыслимых,  какие
его  величество  кайзер  желал  бы   видеть   повсеместно   в   немецкой
промышленности. Энергичный отпор несправедливым требованиям  рабочих,  а
также объединение  работодателей  входят,  как  известно,  в  социальную
программу кайзера, и к чести главного директора Геслинга  надо  сказать,
что он принадлежит к числу  тех,  кто  эту  программу  выполняет.  Засим
следовал портрет Дидериха.
   Такое признание поощряло к еще более ревностному развертыванию  своей
деятельности, несмотря  на  разрушительное  действие  греха,  в  котором
закоснел мир, не только в деловой сфере, но и в семейном кругу. Здесь, к
сожалению, семена зависти и раздора сеял Кинаст. Он утверждал, будто без
него и без его тайного посредничества при скупке акций Дидерих вовсе  не
достиг  бы  такого  блестящего  положения;  Дидерих  отвечал,   что   он
вознагражден за это пакетом акций, в соответствии с его капиталом.  Зять
не соглашался, больше  того,  он  нагло  утверждал,  что  его  бесстыжие
претензии законны. Разве он, как  супруг  Магды,  не  совладелец  старой
геслингской фабрики  в  восьмой  доле  ее  стоимости?  Фабрика  продана,
Дидерих получил за нее  наличными  и  гаузенфельдскими  акциями.  Кинаст
требовал восьмую долю с процентов на капитал и  с  ежегодного  дивиденда
привилегированных акций. На  подобную  неслыханную  дерзость  Дидерих  в
самой категорической форме заявил, что  ни  зятю,  ни  сестре  своей  он
ничего больше не должен.
   - Я обязался выплачивать вам лишь вашу долю с ежегодных доходов  моей
фабрики. Она продана. Гаузенфельдская  фабрика  принадлежит  не  мне,  а
акционерному обществу. Что же  касается  капитала,  то  это  мое  личное
состояние. У вас нет никаких оснований что-либо требовать от меня.
   Кинаст назвал это неприкрытым  разбоем.  Дидерих,  вполне  убежденный
собственными доводами,  бросил  слово  "шантаж".  В  результате  начался
судебный процесс.
   Тяжба тянулась три года. Она велась с все возрастающим  ожесточением,
в особенности со стороны Кинаста. Для того чтобы всецело посвятить  себя
ей, он отказался от службы в Эшвейлере и  вместе  с  Магдой  переехал  в
Нетциг. Главным свидетелем против Дидериха он выставил старика  Зетбира,
обуреваемого жаждой мести. Тот обещал доказать, что Дидерих и раньше  не
отдавал своим родственникам причитающиеся им деньги. Кинасту  пришло  на
ум осветить некоторые моменты из прошлого Дидериха  с  помощью  депутата
рейхстага Наполеона Фишера, но он  так  и  не  добился  в  этом  полного
успеха. Правда, Дидерих не раз вынужден был  вносить  изрядные  суммы  в
партийную кассу социал-демократов. И он был искренен, говоря, что его не
так  огорчают  личные  убытки,  как  урон,  нанесенный  всем  этим  делу
национализма... Густа, не обладавшая столь  широким  взглядом  на  вещи,
подливала масла в огонь, руководствуясь чисто женскими мотивами. Она  не
могла простить Магде, что  та  родила  мальчика,  а  ее  первенцем  была
девочка. Магда, вначале  не  проявлявшая  особого  интереса  к  денежным
делам, руководила военными действиями с того дня, как Эмми  выписали  из
Берлина сногсшибательную шляпу. Магда пришла к заключению,  что  Дидерих
самым возмутительным образом отдает теперь предпочтение Эмми. Эмми имела
в Гаузенфельде собственные апартаменты и давала  вечера.  Выделенные  ей
Дидерихом суммы на туалеты показывали, как бессовестно  он  относится  к
замужней сестре. Она убедилась,  что  преимущество,  которое  давало  ей
замужество, обратилось в свою противоположность, - и обвинила Дидериха в
том, что он коварно отделался от нее перед  самым  своим  взлетом.  Если
Эмми даже теперь не нашла себе мужа, то на это, по-видимому,  есть  свои
особые причины, и о них в  Нетциге  немало  шепчутся.  Магда  не  видела
оснований, почему бы ей громко не заговорить о них. Через  Ингу  Тиц  об
этом стало известно в Гаузенфельде. Но та  же  Инга  принесла  и  оружие
против клеветницы: она, видите ли,  встретила  у  Кинастов  акушерку,  а
между тем первому ребенку еще не исполнилось и шести месяцев. Последовал
ужасающий взрыв  страстей,  взаимные  оскорбления  по  телефону,  угрозы
судебной расправы, для которой обе женщины собирали  материал,  подкупая
друг у друга горничных.
   Дидерих и Кинаст, руководствуясь мужской рассудительностью,  на  этот
раз предотвратили публичный семейный скандал, но  он  все  же  некоторое
время спустя разразился.  Густа  и  Дидерих  начали  получать  анонимные
письма такого непристойного содержания, что их приходилось  скрывать  не
только от третьих лиц, но даже друг от друга. Помимо всего прочего,  они
были разукрашены рисунками, далеко выходившими за все дозволенные  рамки
даже реалистического искусства. Регулярно  из  утра  в  утро  на  столе,
накрытом к завтраку, лежали безобидные на вид серые конверты,  и  каждый
из супругов быстро прятал адресованное ему письмо, прикидываясь, что  не
замечает письма, полученного другим. Как  и  следовало  ожидать,  пришел
день, когда игра в прятки кончилась; у Магды хватило дерзости явиться  в
Гаузенфельд с пачкой точно таких же писем, якобы  полученных  ею  самой.
Это показалось Густе верхом наглости.
   - Кому-кому, а тебе, я полагаю, хорошо  известно,  кто  их  пишет!  -
произнесла она, задыхаясь и багровея.
   Магда сказала, что она, конечно, вполне представляет себе, кто  может
писать их, оттого-то она и пришла.
   -  Если  тебе  приходится  писать  самой  себе  такие  письма,  чтобы
распалить свое воображение, - прошипела в ответ Густа,  -  так  хоть  не
посылай их тем, кто в этом не нуждается.
   Магда, позеленев от возмущения, раскричалась, в свою очередь  обвиняя
невестку во всех смертных грехах. Но Густа  уже  бросилась  к  телефону,
позвонила в контору и вызвала Дидериха домой; затем исчезла и  вернулась
с пачкой писем в руках. В других дверях показался Дидерих со своими. Все
три пачки пикантных писем были  эффектно  разложены  на  столе,  а  трое