он  подбивал  занять   решительную   позицию   и   даже   пожимал   руки
социал-демократам, стараясь раздуть их ненависть к буржуазной коррупции,
и повсюду размахивал письмом Клюзинга. Он так энергично хлопал рукой  по
бумаге, что никто ничего не успевал прочесть, он кричал:
   - Разве здесь написано Кюлеман? Здесь сказано Бук!  Если  у  Кюлемана
еще  не  отнялся  язык,  он  должен  будет  признать,  что  духу  его  в
Гаузенфельде не было. В Гаузенфельд приезжал Бук!
   При этом он не забывал следить за тем, что делается на сцене,  а  там
стало вдруг удивительно тихо. Члены президиума носились взад  и  вперед,
но разговаривали  шепотом.  Старика  Бука  нигде  не  было  видно.  "Что
случилось?" В зале тоже стало тише, неизвестно почему. Внезапно разнесся
слух: "Говорят, Кюлеман скончался". Дидерих не столько услышал,  сколько
нюхом учуял это. Он вдруг примолк и перестал надсаживаться.  Все  в  нем
напряглось,  его  лицо  непроизвольно  сводило  гримасой.  Если  к  нему
обращались с вопросом, он не отвечал, он  слышал  вокруг  себя  какой-то
бессмысленный хаос звуков и лишь смутно представлял себе, где находится.
Но вот подошел Готлиб Горнунг и сказал:
   - Кюлеман как будто действительно скончался.  Я  был  наверху,  когда
телефонировали к нему на квартиру. В эту минуту он испустил дух.
   - И очень кстати, - сказал Дидерих. Он удивленно  осмотрелся  вокруг,
словно только что проснувшись.
   - Это перст божий, - заявил пастор Циллих, а Дидерих сказал себе, что
перст этот иногда, право же, бывает очень полезен. Что было бы, если  бы
сей перст направил судьбу по иному пути?.. Враждующие партии  смешались;
в политику вторглась смерть, и члены партий  стали  просто  людьми,  все
говорили вполголоса и покидали  зал.  Только  выйдя  на  улицу,  Дидерих
узнал, что со стариком Буком случился обморок.
   "Нетцигский  листок"  сообщил  о  "трагическом  финале  предвыборного
собрания", а  в  заключение  напечатал  почетный  некролог,  посвященный
памяти "высокочтимого гражданина  Кюлемана".  Перед  читателем  предстал
ничем  не  запятнанный  образ  покойного,  хотя  и  произошли   события,
требовавшие  разъяснения...  Между  Дидерихом   и   Наполеоном   Фишером
состоялась встреча с глазу на глаз. Уже в самый  канун  перебаллотировки
"партия кайзера" созвала еще одно собрание, на котором  не  возбранялось
присутствовать и противникам.  В  своем  пламенном  выступлении  Дидерих
громил продажных демократов и их нетцигского главаря; назвать его имя  -
долг каждого верного  монархиста...  но  он  все  же  предпочел  его  не
называть.
   - Ибо, милостивые  государи,  в  сердце  моем  горит  огонь  высокого
стремления сослужить службу нашему  несравненному  кайзеру,  разоблачить
его опаснейшего врага и доказать, что этот враг тоже только и помышляет,
что о наживе. - И тут у него вдруг  блеснула  одна  мысль,  быть  может,
просто воспоминание, он и сам не знал. - Его  величество  изрек  однажды
прекрасные слова: "Все мои африканские колонии отдам за приказ об аресте
Эйгена Рихтера". Я же, милостивые государи, отдаю в руки его  величества
ближайших друзей Рихтера. - Выждав, пока затихнет гром рукоплесканий, он
продолжал, несколько понизив голос: - А кроме того, милостивые государи,
у меня есть особые основания полагать, чего ждут от "партии  кайзера"  в
высоких, в чрезвычайно высоких сферах. - Он  пощупал  нагрудный  карман,
словно и на этот раз в  нем  лежало  неопровержимое  доказательство,  и,
набрав полную грудь воздуха, вдруг рявкнул: - Тот не верноподданный, кто
после всего вздумает подать голос за свободомыслящих!
   Собрание   одобрительно   загудело,   и   тогда    Наполеон    Фишер,
присутствовавший в зале, попытался  указать  на  неизбежные  последствия
такой позиции. Дидерих немедленно прервал его:
   - Националисты скрепя сердце выполнят свой  долг  и  изберут  меньшее
зло... Но я первый ни в какие  сделки  с  антимонархистами  вступать  не
намерен. - И он до тех пор стучал  кулаком  по  кафедре,  пока  Наполеон
Фишер не стушевался.
   Утром в день перебаллотировки, как  бы  в  подтверждение  искренности
Дидериха, в социал-демократической газете "Глас народа" было напечатано,
наряду с ироническими выпадами  против  самого  Дидериха,  все,  что  он
сказал о старике Буке, причем назывались имена.
   - Геслингу крышка, - говорили одни избиратели. - Теперь Бук подаст на
него в суд.
   - Буку крышка, - отвечали другие. - Геслингу слишком многое известно.
   Свободомыслящие, кто еще сохранил голову на  плечах,  тоже  пришли  к
заключению, что теперь опасно  лезть  на  рожон.  Если  националисты,  с
которыми, видно, шутить  сейчас  не  приходится,  считают,  что  следует
голосовать за социал-демократов,  то...  А  пройдет  социал-демократ  на
выборах, значит, хорошо, что ты голосовал за  него,  иначе  рабочие  еще
подвергнут тебя бойкоту.
   Развязка  наступила  в  три  часа  дня.  На   Кайзер-Вильгельмштрассе
прозвучал сигнал тревоги. Все бросились к окнам, к дверям магазинов: где
горит? Посреди улицы, в полной военной форме, маршировали члены  ферейна
ветеранов. Знамя ферейна указывало им дорогу чести. Кюнхен,  исполнявший
роль командира, в лихо заломленной на затылок островерхой  каске  грозно
размахивал шпагой, Дидерих,  идя  в  строю,  печатал  шаг,  в  радостной
уверенности, что все дальнейшее свершится  под  команду,  автоматически,
что нужно лишь печатать шаг и идти строем, и тогда под  мерной  поступью
власти от Бука останется мокрое место!.. На другом конце улицы к ферейну
ветеранов примкнула новая  колонна  под  своим  знаменем;  ее  встретили
гордым "ура" и громом  оркестра.  Объединенная  колонна,  хвост  которой
терялся   в   необозримой   дали,   -   так   велико    было    действие
верноподданнической агитации, - достигла наконец  пивной  Клапша.  Здесь
разбилась на отряды, и Кюнхен скомандовал:
   - К урнам!
   Члены избирательного комитета в полном составе, с  пастором  Циллихом
во главе, все  в  праздничных  костюмах,  встречали  избирателей  уже  в
коридоре. Кюнхен испустил боевой  клич:  "Вперед,  камрады,  на  выборы!
Голосуем за Фишера!" - и под оглушительный  рев  оркестра  отделился  от
правого фланга и направился в зал, где происходили выборы.  За  ферейном
ветеранов последовала вся колонна. Клапш,  не  рассчитывавший  на  такой
энтузиазм, быстро исчерпал весь свой запас пива. К концу, когда из  дела
национализма было выжато все, что  возможно,  явился  бургомистр  доктор
Шеффельвейс, встреченный  криками  "ура".  Он  совершенно  открыто  взял
красный листок и, опустив его, радостно взволнованный отошел от урны.
   - Наконец-то! - сказал  он  и  пожал  Дидериху  руку.  -  Сегодня  мы
повергли в прах дракона.
   - Вы, господин бургомистр? - беспощадно возразил Дидерих. - Да вы еще