И он, лежа на спине, покорно сносил  ее  пинки  в  живот.  Правда,  в
разгаре своей деятельности она вдруг остановилась и  спросила  просто  и
деловито, без жестокого пафоса:
   - Хватит с тебя?
   Дидерих не  шевелился.  Тогда  она  мгновенно  опять  превратилась  в
повелительницу.
   - Я государыня, а ты верноподданный, - выразительно заговорила она. -
Встать! Марш! - И,  подталкивая  Дидериха  своими  пухлыми,  в  ямочках,
кулачками, она погнала его перед собой в супружескую спальню.
   - Это еще только цветочки!  -  пообещала  она,  но  Дидериху  удалось
вывернуться и погасить свет.
   В темноте он с замиранием сердца слышал, как Густа где-то у  него  за
спиной обзывает его не очень пристойными словами. Немного позже  -  она,
наверно, уже спала - он, все еще ожидая эксцессов, на четвереньках вполз
в нишу и спрятался за бронзового кайзера...
   Наутро после таких ночных фантазий Дидерих неизменно  требовал  книгу
домашних расходов, и  горе  Густе,  если  счета  не  сходились.  Грозным
разносом в присутствии всей прислуги он решительно рассеивал в ней какие
бы  то  ни  было  иллюзии  насчет  ее   кратковременной   власти,   если
воспоминания о ней еще теплились в ее душе. Авторитет и  традиции  вновь
торжествовали. Пускались в  ход  и  другие  средства,  чтобы  перевес  в
супружеских отношениях не был на стороне Густы. Не реже трех-четырех раз
в неделю, а то и чаще, Дидерих проводил вечера вне дома - отправлялся  в
погребок,   как   говорил   он,   что    не    всегда    соответствовало
действительности... В погребке постоянный столик Дидериха находился  под
готической аркой, украшенной надписью:  "Чем  винцо  вкусней,  тем  жена
лютей, чем жена лютей, тем винцо вкусней". Сочные  старинные  изречения,
красовавшиеся и на других арках, были для мужей сладостной местью за  те
уступки женам, которые природа порой у них исторгает. "Кто вина не  пьет
и песен не поет, тот весь век с одной женою проживет". Или:  "Храни  нас
боже от недуга, от злых собак и злой супруги". Но зато, если  кто  сидел
между столиками Гейтейфеля и Ядассона,  тот,  подняв  глаза  к  потолку,
читал: "Мир и уют, очаг родной, а  на  стене  -  меч  боевой.  Старинный
немецкий обычай храни, в вине все печали свои утопи".  И  только  это  и
делалось здесь за всеми столами без различия вероисповеданий  и  партий.
Ибо со временем сюда вернулись и Кон, и Гейтейфель со своими  ближайшими
друзьями и единомышленниками; вернулись незаметно, ибо  никому  не  дано
долго отрицать или закрывать глаза  на  успех,  окрылявший  национальную
идею и все выше ее возносивший.  Разногласия  между  Гейтейфелем  и  его
шурином пастором Циллихом по-прежнему отражались на их отношениях. Между
их  мировоззрениями  зияла  непроходимая  пропасть:  "Немец  никому   не
позволит вмешиваться в свои религиозные убеждения и наставлять себя",  -
заявляла и та и другая сторона. Зато  в  политике  всякая  идеология  от
лукавого. В свое время во Франкфуртском парламенте   заседали
многие деятели крупного масштаба, но это еще не были реальные  политики,
и поэтому, как  полагал  Дидерих,  все,  что  они  делали,  было  глупо.
Впрочем, допускал он, снисходительно настроенный своими успехами, в свое
время Германия поэтов и мыслителей, быть  может,  тоже  имела  право  на
существование.
   - Но ведь  это  была  только  первая  ступень,  нынче  наши  духовные
богатства создаются в области промышленности и техники. Мерило - успех.
   Гейтейфель  вынужден  был  согласиться.  Теперь  он  куда  осторожнее
отзывался о кайзере, о влиянии и значении его величества.  Каждое  новое
выступление августейшего оратора ставило  его  в  тупик,  -  он  пытался
критиковать, но в конце  концов  все  же  давал  понять,  что  не  прочь
подписаться под всем сказанным. Решительный либерализм - постепенно  это
стало  почти  общепризнанной  точкой  зрения  -  только  выиграет,  если
зарядится   энергией   националистической   идеи,   встанет   на    путь
конструктивного сотрудничества и, устремляясь к твердо намеченной цели и
высоко держа знамя свободомыслящих, заявит свое непримиримое guos ego   врагам,  которые  отказывают  нам  в  месте  под
солнцем. Ибо не только наш исконный враг Франция  то  и  дело  поднимает
голову, но и с бессовестными  англичанами  пора  наконец  свести  счеты!
Флот, за постройку которого неустанно ведет  гениальную  пропаганду  наш
гениальный кайзер, нам  действительно  нужен  до  зарезу,  наше  будущее
зиждется на  морях...    Эта  истина  все  с  большей  силой
овладевала умами. В погребке за столиком,  где  восседал  Дидерих,  идея
мощного флота крепла, она разгоралась ярким  пламенем,  питаемая  добрым
немецким вином,  и  прославляла  своего  творца.  Флот,  эти  суда,  эти
поразительные машины -  плод  буржуазной  мысли!  Пущенные  в  ход,  они
сделают Германию мировой державой точно так же, как известные  машины  в
Гаузенфельде  делают  известный  сорт  бумаги  под  названием   "Мировая
держава" Флот был особенно мил сердцу Дидериха, да и Кона с  Гейтейфелем
идея национализма подкупала прежде всего  требованием  флота.  Десант  в
Англии - это была греза,  царившая  в  туманной  дымке  под  готическими
сводами  погребка.  Глаза   собеседников   разгорались   все   обсуждали
подробности обстрела Лондона. Обстрел Парижа подразумевался сам собой  и
завершал планы господа бога на наш счет. "Ибо, -  как  говаривал  пастор
Циллих, - христианские пушки служат праведному делу".  Один  лишь  майор
Кунце был настроен скептически, его мрачным предсказаниям конца не было.
С тех пор как социалист  Фишер  победил  его  на  выборах,  говорил  он,
никакое поражение его не удивит. Но  это  был  единственный  маловер.  А
больше всех ликовал Кюнхен. Подвиги, совершенные в  великой  войне  этим
лютым старичком,  теперь,  спустя  четверть  века,  нашли  наконец  свое
истинное утверждение в образе мыслей нынешних немцев. "Семена, - говорил
он, - кои мы посеяли во время оно, всходят ныне. Какое счастье, что моим
старым глазам дано это увидеть!" И, допив  третью  бутылку,  он  тут  же
засыпал.


   Благоприятно сложились в общем и отношения Дидериха  с  Ядассоном.  В
прошлом соперники, они, войдя в зрелый  возраст  и  поднявшись  в  сферу
сытого существования, не наступали больше друг  другу  на  мозоли  ни  в
политике, ни за столом в погребке,  ни  в  таинственной  вилле,  которую
Дидерих посещал в тот вечер недели, когда, без ведома Густы,  его  место
за столиком в погребке пустовало.  Вилла  эта  находилась  у  Саксонских
ворот  и  некогда  принадлежала  фон  Бриценам.  Нынче  в  ней   обитала
одна-единственная дама, она редко показывалась на улицах города, да и то
лишь в карете. Иной раз она появлялась в "Валгалле"  в  ложе  авансцены,
разодетая в пух и прах, на нее нацеливались все бинокли, но никто с  ней