пожнешь. Кетхен Циллих помнила это и сделала правильный вывод. Такой  же
вывод следовало бы сделать и другим, не только Лауэру".
   А  он,  Дидерих,  шествует  по  городу,   встречаемый   почтительными
приветствиями, он самым естественным образом  занял  место,  уготованное
его собственными заслугами. В суровые  времена  он  сумел  пробиться  на
такую вершину, что теперь оставалось только пожинать плоды. Люди  начали
верить в него, да и сам он уже не знал никаких сомнений... Не так  давно
о Гаузенфельде пошли разные слухи, и акции упали. Откуда стало известно,
что  округ   передал   Геслингу   заказы,   которые   прежде   выполняла
гаузенфельдская фабрика? Дидерих не проронил ни слова, но  слух  облетел
весь город еще до того, как начались увольнения рабочих, о  которых  так
сокрушался  "Нетцигский  листок".   Старику   Буку,   как   председателю
наблюдательного совета, пришлось, к сожалению, самому поднять вопрос  об
увольнениях, что очень и очень ему повредило. Возможно, что округ только
из-за Бука так круто обошелся с  Гаузенфельдом.  Было  ошибкой  выбирать
старика председателем. И вообще лучше бы он долги уплатил из тех  денег,
которыми Геслинг его так благородно ссудил, а не акции покупал.  Дидерих
сам, где только мог, высказывал такое мнение.
   - Кто бы поверил, что он на это способен! - неизменно прибавлял он  в
таких  случаях   и   погружался   в   глубокомысленные   размышления   о
переменчивости судьбы. - Вот  наглядный  пример,  до  чего  может  дойти
человек, потерявший почву под ногами.
   При  этом  у  каждого  держателя  гаузенфельдских  акций  создавалось
гнетущее впечатление, что старик Бук увлечет за собой в пропасть и  его.
Ибо акции падали. Увольнения создали угрозу забастовки - и акции  падали
все ниже... На сцене вдруг появился человеколюбивый Кинаст,  приехавший,
как  он  говорил,  отдохнуть  в  Нетциге.  Ни  у  кого  не  было   охоты
признаваться, что он попался на удочку и накупил гаузенфельдских  акций.
Кинаст всем и каждому сообщал, что многие из его  знакомых  уже  продали
свои акции. Да и пора уже, пора. В кафе появился маклер, - он,  впрочем,
не был знаком с Кинастом, - скупавший акции. Спустя несколько месяцев  в
газете изо дня в  день  стало  печататься  объявление  банкирского  дома
"Занфт и К°". У кого еще есть на руках гаузенфельдские акции, тот  может
без хлопот сбыть их. К началу осени решительно ни  у  кого  не  осталось
этих дутых акций. И  вдруг  распространился  слух,  будто  геслинговское
предприятие   сливается   с   гаузенфельдским.   Дидерих    прикидывался
удивленным.
   -  А  что  же  старик  Бук?  -  спрашивал  он.  -  Как   председатель
наблюдательного совета, он ведь тоже захочет сказать свое слово. Или сам
он уже продал свой пакет акций?
   - Ему не до того,  -  отвечали  Дидериху,  имея  в  виду  предстоящий
процесс по иску старика Бука  к  "Гласу  народа",  и  добавляли:  -  Он,
несомненно, останется на бобах.
   А Дидерих на это чрезвычайно деловито замечал:
   - Жаль его. Значит, отзаседался старик В  наблюдательные  советы  ему
теперь ходу не будет.
   В таком настроении все пришли на слушание дела  Свидетели  ничего  не
могли вспомнить. Клюзинг-де давно  говорил  о  своем  намерении  продать
фабрику. Говорил ли он особо о продаже того самого участка? Упоминал  ли
старика Бука в качестве посредника? Все это осталось неясным.  В  кругах
городских гласных было известно, что названный  участок  намечается  под
приют для грудных младенцев. А Бук был согласен? Во всяком случае, он не
возражал. Многим бросалось в  глаза,  как  живо  он  интересовался  этим
участком. Сам Клюзинг, который до сих пор все  еще  хворал,  показал  на
допросе, что его друг Бук до недавнего времени запросто  бывал  у  него,
может, он и предлагал в случае продажи закрепить за ним данный  участок,
но Клюзинг в этом никаких  низких  побуждений  отнюдь  не  усматривал...
Истец Бук требовал установить то факт, что переговоры  о  продаже  земли
вел сам покойный  Кюлеман:  именно  Кюлеман  -  жертвователь  денег.  Но
установить этот факт не удалось; показания Клюзинга и тут не  отличались
четкостью. То, что Кон подтвердил факт  переговоров  между  Кюлеманом  и
Клюзингом, не было принято во внимание, ведь Кон  заинтересован  в  том,
чтобы представить свой разговор с  Клюзингом  в  самом  невинном  свете.
Таким образом наиболее надежным свидетелем оказался Дидерих; ему Клюзинг
писал и вслед за тем имел с ним беседу.  Было  ли  в  упомянутой  беседе
названо чье-либо имя? Дидерих показал:
   - Я не старался  узнать  имена.  Для  меня  это  не  имело  значения.
Заявляю, что никогда я не называл публично имени господина Бука,  и  это
подтвердят все свидетели, Я думал лишь  о  защите  интересов  города  от
поползновений отдельных лиц. Политику  надо  делать  чистыми  руками,  я
далек от всякой личной вражды и буду сожалеть, если  господин  истец  не
сможет доказать судьям свою полную безупречность.
   Слова его были встречены одобрительным гулом. Один Бук отнесся к  ним
иначе. Он покраснел и вскочил... Дидериху предложили вопрос, что он  сам
думает об этом деле. Он заговорил, но  тут  Бук  вышел  вперед,  прямой,
точно натянутая струна, в глазах его вспыхнули огоньки, как на том,  так
трагически окончившемся, предвыборном собрании.


   - Пусть господин свидетель не затрудняет себя снисходительной оценкой
моей личности и моей жизни. Не таким людям, как  он,  меня  судить.  Его
успехи достигнуты с помощью иных средств, нежели мои, и  цель  их  иная.
Мой дом был всегда открыт для всех, в том числе и для  свидетеля.  Более
полувека жизнь моя принадлежит не мне, она отдана служению идее,  в  мое
время владевшей умами, идее справедливости и всеобщего блага. Я  обладал
состоянием, вступая на арену общественной жизни, а схожу с нее бедняком.
И в защите не нуждаюсь.
   Он замолчал, лицо  его  еще  долго  вздрагивало,  но  Дидерих  только
плечами пожал. О каких это успехах толкует  старик?  Никаких  успехов  у
него давно уже нет, пустые слова, под которые никто не дал бы закладной.
Он играет в благородство, уже лежа под колесами. Можно ли  настолько  не
понимать своего положения?  "Если  уж  из  нас  двоих  кому-то  смотреть
свысока на другого..." И Дидерих испепелил  огненным  взглядом  старика,
который напрасно негодовал, - испепелил на этот раз окончательно, вместе
со справедливостью и всеобщим благом. Прежде всего - собственное  благо,
а справедливость на стороне победителя... Дидерих  чувствовал,  что  так
думают все. Как видно,  почувствовал  это  и  старик,  он  опустился  на
скамью, весь сжался, и на лице его появилось выражение стыда.  Обращаясь
к судьям, он сказал: