Значит, правда, уезжает. Калитка была распахнута, двери тоже.  Навстречу
Дидериху вышел денщик.
   - Докладывать незачем, я уже вижу господина лейтенанта.
   В комнате, прямо напротив входа, лейтенант укладывал чемодан.
   - В такую рань? - спросил он и захлопнул крышку, прищемив себе палец.
- О, черт!
   Дидерих пал духом. "И он тоже укладывается".
   - Чему обязан... - начал фон Брицен, но у Дидериха вырвался невольный
жест: церемонии, мол, излишни.
   Господин фон Брицен начисто отрицал все. Отрицал дольше, чем  в  свое
время Дидерих, и Дидерих признал в душе, что так и надо: там,  где  речь
идет о чести девушки, лейтенант обязан быть несколько  щепетильнее,  чем
новотевтонец. Когда же все было выяснено, господин фон Брицен немедленно
заявил, что он, разумеется,  всегда  к  услугам  многоуважаемого  брата,
чего, разумеется, и следовало от него ожидать. Но Дидерих,  несмотря  на
жестокий страх, обуявший его, беспечно ответил, что разрешать  вопрос  с
оружием в руках нет необходимости, при условии, конечно,  если  господин
фон Брицен... И господин фон Брицен скроил мину, которую Дидерих заранее
представлял себе, и  привел  доводы,  которые  Дидерих  заранее  слышал.
Припертый к стене, он сказал фразу, которой Дидерих больше всего  боялся
и которая, он признавал это, не  могла  не  прозвучать  здесь.  Девушку,
потерявшую честь, порядочные люди не делают матерью своих  детей!  Тогда
Дидерих произнес то, что в свое время сказал господин Геппель, таким  же
убитым голосом, как в свое время господин Геппель. Справедливый гнев  он
почувствовал лишь в ту минуту, когда пустил в ход свою  главную  угрозу,
угрозу, на которую возлагал надежды со вчерашнего дня.
   - Ввиду вашего нерыцарского поведения я, к сожалению,  буду  вынужден
поставить обо всем в известность командира полка.
   И в самом деле, на господина фон Брицена эта угроза как будто  сильно
подействовала.
   - Чего вы этим добьетесь? - неуверенно спросил он. - Что мне  прочтут
нравоучение? Ну, что ж. А  вообще...  -  Фон  Брицен  овладел  собой.  -
Вообще, у полковника, надо полагать, иные понятия о рыцарстве, нежели  у
господина, не желающего драться на дуэли.
   Дидерих вспылил. Пусть господин  фон  Брицен  соизволит  попридержать
язык, не то как  бы  ему  не  пришлось  иметь  дело  с  "Новотевтонией".
Достаточно взглянуть на его, Дидериха,  шрамы,  чтобы  убедиться  в  его
радостной готовности пролить кровь  за  честь  знамени.  Он  пожелал  бы
господину лейтенанту, чтобы ему пришлось когда-нибудь вызвать на  дуэль,
например, графа фон Тауэрн-Беренгейма!
   - Я его без всяких околичностей вызвал! -  И,  не  переводя  дыхания,
Дидерих выпалил,  что  далеко  еще  не  признает  за  таким  вот  наглым
дворянчиком  права  убивать  солидного  бюргера  и  отца  семейства!   -
Соблазнить сестру и застрелить брата, на это у  вас  хватит  совести!  -
воскликнул он вне себя.
   Господин фон Брицен, придя в такой же раж, сказал, что велит  денщику
искровенить морду презренному купчишке, и так как денщик был уже  рядом,
Дидериху ничего не оставалось,  как  очистить  поле  боя,  но  последний
выстрел все же остался за ним.
   - Не рассчитывайте, - крикнул  он,  -  что  ради  таких  наглецов  мы
одобрим военный законопроект!   Вы  еще  узнаете,  что  такое
бунт!
   Выйдя на улицу и шагая  по  пустынной  аллее,  он  продолжал  кипеть,
показывал невидимому врагу кулак и бормотал угрозы.
   - Несдобровать вам! Дождетесь, мы с вами покончим!
   Вдруг он заметил, что сады так же, как и раньше, благоухают и  звенят
птичьими голосами  под  весенним  небом,  и  понял,  что  сама  природа,
ласковая или суровая,  бессильна  воздействовать  на  власть  -  власть,
которая над нами, которую ничто не может поколебать.  Пригрозить  бунтом
не трудно; а что же будет с памятником кайзеру Вильгельму? С Вулковом  и
Гаузенфельдом? Хочешь попирать других,  смирись,  когда  попирают  тебя.
Таков железный закон власти. После вспышки протеста  он  уже  чувствовал
тайный трепет человека, которого попирает власть... Его обогнал  экипаж:
господин фон Брицен со своими чемоданами. Дидерих, раньше, чем это дошло
до его сознания,  стал  вполоборота,  намереваясь  поклониться.  Но  фон
Брицен отвернулся. Дидерих, несмотря  на  все  происшедшее,  не  мог  не
залюбоваться юным богатырем офицером.  "Таких  офицеров  нет  нигде",  -
решил он.
   Однако, как только  он  свернул  на  Мейзештрассе,  на  душе  у  него
заскребли  кошки.  Он  издали  увидел,  как  Эмми  высматривает  его,  и
неожиданно для себя подумал о том, сколько она, вероятно, выстрадала  за
минувший час, пока решалась ее судьба. Бедная Эмми, судьба твоя  решена.
Власть, стоящая над нами, конечно, возвышает душу, но если  она  наносит
удар родной сестре... "Я не думал, что так близко приму это  к  сердцу".
Он постарался бодро кивнуть Эмми. Она очень похудела; как же никто этого
не замечал! Из-под матово блестевших волос на  него  смотрели  огромные,
воспаленные бессонницей глаза. Когда он кивнул, губы у Эмми задрожали, -
он и это  заметил,  страх  обострил  его  зрение.  По  лестнице  Дидерих
подымался почти крадучись. На втором этаже  Эмми  вышла  из  столовой  и
впереди  него  двинулась  наверх.  На  площадке   третьего   этажа   она
обернулась, но, увидев его лицо, вошла в комнату  без  единого  вопроса,
стала у окна и отвернулась. Дидерих, собрав все силы, громко сказал:
   - О, ничего еще не потеряно!
   Но тут же страх охватил его, он закрыл глаза. Когда он застонал, Эмми
повернулась, медленно подошла и положила  голову  ему  на  плечо,  чтобы
вместе поплакать.
   Внизу у него произошла стычка с Густой, которая хотела натравить  его
на Эмми. Дидерих бросил ей в лицо, что она, пользуясь  несчастьем  Эмми,
старается вознаградить себя  за  те  неблаговидные  обстоятельства,  при
которых она сама вышла замуж.
   - Эмми по крайней мере ни за кем не бегает.
   - Может, скажешь, я за тобой бегала? - взвизгнула Густа.
   - Она моя сестра! - пресек дальнейшие разговоры Дидерих.
   С тех пор как он взял Эмми под свое покровительство, она приобрела  в
его глазах особую привлекательность, и он оказывал  ей  необычные  знаки
уважения. После обеда, не обращая внимания  на  усмешку  Густы,  Дидерих
целовал Эмми руку. Он сравнивал сестру с женой: насколько же  вульгарнее
была  Густа!  Даже  Магда,  его  любимица,  так  как  она  имела  успех,
проигрывала теперь рядом с покинутой Эмми. Несчастье придало облику Эмми
оттенок благородства и недосягаемости. Когда  ее  бледная  рука,  словно