оттолкнула его.
   - Ты не слышишь, что все в  доме  в  движении?  До  вечера  нам  надо
сделать невероятно много... Альфонсо! Дженнаро! Амедео!
   Она отдала приказания.
   - Из этой комнаты, мой друг, нам придется сейчас  же  уйти.  Я  целый
месяц  лежала  больная,  никто  не  смел  сделать  ни  шагу,  чтобы   не
потревожить меня. Ты можешь себе  представить,  что  все  здесь  немного
запущено.
   По всему дому сновали слуги с коврами, фарфором, серебром.  Альфонсо,
нос которого сильно распух, стонал:
   - Мы, может быть, погибнем все за работой. Но она будет сделана, ваша
светлость!
   - Я буду помогать, - объявил принц, внезапно воодушевляясь.
   Она видела, что он покорился, не протестует против наказания и жаждет
похвалы.
   - Это хорошо, мой друг. Снимите ваш сюртук.
   Он сделал это. Она отправилась в оранжерею, к  леди  Олимпии.  Сквозь
стекла они видели дона Саверио, бежавшего по длинным залам мимо зеркал с
грудой тарелок в руках.
   - Он бежит, - сказала леди Олимпия. - Он уже  едва  надеется  нагнать
уходящие миллионы. Но он  бежит  для  того,  чтобы  вы  видели,  дорогая
герцогиня, какой он великолепный скороход. Он любит вас - о! быть может,
только с сегодняшнего дня: но теперь он влюблен в вас.
   Герцогиня серьезно и довольно кивнула головой; она знала это.
   - А если бы он еще подозревал, что ему  предстоит...  -  сказала  она
почти с состраданием.
   - Сегодня вечером?
   - Да.
   - Что же?
   Она весело пожала плечами.
   - Я сама еще не знаю, - потому-то я и радуюсь этому.


   В полночь обширный дом был полон гостей. Голоса  иностранцев  звучали
во всех группах. И всюду, то неторопливо и небрежно, то  возбужденно,  в
нос,  то  гортанными,  то  блеющими  звуками  иностранцы,  беседовали  о
последнем  приключении  хозяйки  дома.  Неаполитанцы  ждали;  их   жесты
красноречиво выражали, что у них нет никакого мнения.
   Герцогиня шла мимо карточных столов между леди  Олимпией  и  мистером
Уолькотт. Она кивала головой,  обменивалась  несколькими  словами  то  с
одним,  то  с  другим  и  оставляла  за  собой  ослепленные  взоры.  Это
празднество после долгого одиночества, бывшее  как  бы  наградой  за  ее
силу, заставляло быстрее обращаться ее кровь, делало острым и  блестящим
ее ум; оно прикрепляло к  ее  плечам  крылья  и  уносило  ее  прочь,  по
воздуху, в котором была уже весна, она не знала, куда.  О  доне  Саверио
она вспомнила лишь тогда, когда увидела его играющим в пикет с  мистером
Вильямсом из Огайо, притихшего и покорного. В эту минуту консул сказал:
   - Нет сомнения, этот Тронтола плутует.
   - Это неслыханно, - вскрикнула леди Олимпия.
   - Дорогая миледи, - возразила герцогиня, - в таких  щекотливых  вещах
вы пуританка: я  знаю  это.  Но  Тронтола  представлял  бы  собой  нечто
неслыханное только в том случае, если бы не плутовал.  Вы  думаете,  что
Джикко-Джилетти отказывает себе в этом, или Тинтинович? В эту минуту  он
грабит маленького сноба из Берлина; тот очень горд тем,  что  далматский
граф берет его деньги.
   Леди Олимпия сказала с отвращением и любопытством:
   - У вас однако недурные познания по этой части, дорогая герцогиня?..
   - Они у меня от кавалера Муцио,  моего  секретаря,  который  вам  так
нравится.
   - Как же эти мошенники делают это?
   -  О,  самыми  различными  способами.  Например:  за  тем,  кого  они
обманывают, стоит их доверенное лицо и объясняет им знаками  его  карты.
Или же он держит в руках что-нибудь блестящее, в чем  отражаются  карты:
серебряную табакерку - или - или...
   Она рассмеялась:
   - Посмотрите-ка, не комичную ли фигуру  представляет  мой  камердинер
Амедео.    Настоящий    византийский    сановник    в    своей    глупой
торжественности!..
   Ее спутники взглянули по направлению, которое указывала им герцогиня.
Амедео,  огромный,  весь  в  золотых  галунах,  стоял  напротив   своего
господина, принца Кукуру, за  мистером  Вильямсом  из  Огайо,  и  вертел
висевший у него сбоку большой блестящий поднос. Американец выпил  стакан
вина, который подал ему Амедео.  Затем  он  громким,  скрипучим  голосом
объявил шесть карт и четыре туза.
   - Как ясно отражаются  карты  мистера  Вилльямса  в  подносе  верного
Амедео, - сказала герцогиня. Мистер Уолькотт возразил:
   - Я ничего не вижу.
   - Я тоже, - заметила леди Олимпия.
   - Не церемоньтесь, мистер Уолькотт. Вам неприятно видеть в моем  доме
подобные  вещи.  Но  это  пустяки...  Вы  видели  это.  И  я  прошу  вас
позаботиться о том, чтобы это увидели и другие.
   Возбужденная, оставила она своих друзей. Она искала сэра Густона.  Он
прогуливался, размахивая руками, неловкий  и  не  сознающий  собственных
преимуществ, вдоль благоухающего ряда  полных  брюнеток,  разглядывавших
его в лорнеты. Герцогиня заговорила с ним.
   - Сэр Густон, я сказала вам, что вы понадобитесь мне сегодня вечером.
Подите, пожалуйста, тотчас же к дону Саверио Кукуру - он играет в  пикет
с мистером Вильямсом из Огайо - и громко заявите ему, что он плутует.
   Сэр Густон смотрел на нее, раскрыв рот.
   - Как же он это делает?
   - Это слишком сложно, я объясню  вам  после.  Теперь  идите.  На  все
возражения повторяйте только как  можно  громче:  "Вы  сплутовали".  Вас
поддержат, сэр Густон, положитесь на меня...
   - Как вам угодно, герцогиня.
   И он пошел. Он стал перед доном Саверио и крикнул:
   - Вы плутуете.
   Принц с удивлением посмотрел на него.
   - Вы ошибаетесь, милостивый государь.
   - Я  не  ошибаюсь,  -  ревел  сэр  Густон.  -  Вы  обманываете  этого