княжнам и скажу вам то, что вы уже знаете; что я не  соблазнитель  и  не
struggler for life. Я сам не знаю, как все это могло случиться со  мной.
Я переживаю от всего только отражение. Я стою  у  бассейна  между  двумя
статуями. Одна погружена в созерцание  самой  себя  и  прислушивается  к
себе, другая  вглядывается  в  мир.  Обе  отражаются  в  бассейне,  и  я
разглядываю их в воде, где они немного туманнее, немного  чище,  немного
загадочнее.
   - Вы сочиняете свою жизнь?
   - Да... Многое, конечно, действительность. Так, я  думаю,  что  Винон
любит меня. Я твердо верю, что она любит только меня и что ее  кокетство
обманывает лишь других, но не меня.
   Это он сказал очень гордо. Герцогиня нашла его трогательным.
   -  Напротив,  Лилиан,  -  продолжал  он,  -  холодна.  Я  никогда  не
воображал, что составляю что-нибудь для нее. Но я хотел пережить все это
из-за красивого стиха! Я увез ее - о, я буду искренен - потому  что  она
была княжна и прекрасна, и в своем несчастье доступна мне. Мы,  мужчины,
жалки, мы осмеливаемся взять только то, что доступно... Когда она  стала
моей, я мало-помалу заметил, что она моя жена. Она была мятежницей,  она
восстала против света, навязавшего ей Тамбурини. Я был бродягой,  полным
бессознательной, прекрасной  ненависти!  Она  имела  за  собой  позор  и
бегство и освободилась от всяких моральных обязательств: она  обманывала
и меня самым непристойным  образом  -  словом,  она  была  вне  вопросов
морали, как и я, потому что я мог  рассказать  о  себе  самые  постыдные
вещи. Ах! Мы  были  предназначены  друг  для  друга.  Она,  возмущенная,
чувствовала мои еще едва слышные стихи. Она была княжна и бедна,  я  был
беден и поэт.
   - Вы любите ее еще!
   - А потом, когда Винон отняла меня у нее, и она стала совсем одинокой
- ее книга, эта чудесная книга,  которую  она  швырнула,  как  красивую,
толстую, пятнистую змею, в лицо свету, так решительно, так безбоязненно,
так свободно...
   - Вы еще любите ее! - повторила герцогиня, восхищенная.
   Он опомнился и весь съежился:
   - Нет. Ведь она презирает меня.
   - Но вы, вы!
   - Вы слышите, меня презирают... Я как ребенок, я принадлежу тому, кто
хорошо обращается со мной. Поэтому я остаюсь с Винон; она милая девочка.
Когда я вижу Лилиан - она даже не избегает меня, - она  так  горда,  она
такая артистка! - мне хочется только плакать при мысли о  том,  какой  я
буржуа!
   - Значит, вы любите ее.
   - Люблю ли я вас самое, герцогиня? Это было  бы  гораздо  интереснее.
Ах! Тогда я должен был бы не только пасть духом оттого,  что  я  буржуа.
Тогда я мог бы спокойно повеситься, потому  что  я  не  дон  Жуан  и  не
Риенцо, не художественное произведение и не великий художник, не  Иисус,
не белокурое дитя, не старый  клоун,  не  Гелиогабал,  не  Пук,  не  дон
Саверио и даже не всегда Жан Гиньоль... А все  это  герцогиня,  все  это
нужно вам!
   Она остановилась в изумлении. Это было в длинной зеркальной  галерее,
среди золота и хрусталя, и она слышала, как замирали их шаги. В  зеркале
она видела подвижное, гримасничающее лицо своего спутника, его  шутливую
грусть - и видела, что он дрожал  от  тайного  желания  высказать  ей  в
безобидной форме вещи, с которыми носился уже давно, которые взвешивал и
закруглял в своем уме. Он увидел в зеркале ее улыбку и сознался.
   - К чему хитрить! Я сдаюсь. Да, герцогиня,  я  интересуюсь  вами  уже
много лет. Я читал светскую хронику, слушал все,  что  говорили  о  вас,
разгадывал и дополнял... Да, я один из тех, кому вы  дали  материал  для
грез: я один из многих. Такая женщина, как вы, становится  для  молодого
человека в пустыне  суетливого  города  и  чердачной  комнаты  спутницей
жизни. В газете он иногда встречает ваше  имя;  оно  написано  для  него
золотыми  буквами,  и  его  мечта  преследует  ваши  золотые  следы   до
сказочного берега, уносится  за  вами  в  пышные,  утопающие  в  цветах,
шумящие от наслаждений города, на упоенные любовью моря  или  к  старым,
могучим творениям, в среду одухотворенных, все понимающих людей, которых
юношами мы представляем себе живущими где-то в мире и в  несуществовании
которых убеждаемся лишь мало-помалу, с трудом...
   - Я была вашей музой? - спросила она. - Вы хотите польстить  мне,  но
вы не знаете...
   - О, польстить! К чему льстить, когда сам слишком  самоуверен,  чтобы
желать хорошего суждения о себе!.. В  образе  вашем,  герцогиня,  мне  в
течение десяти - двенадцати лет представлялись мои  юные  язычницы,  мои
хрупкие танагрские фигурки - уже тогда, когда они еще неизвестные стояли
в моей мансарде. Я знал о вас, как о великой поборнице свободы. Потом  в
один прекрасный день  вы  стали  фантастической  искательницей  красоты.
Затем вы превратились в жрицу любви, которая стонет и вскрикивает в моих
книгах, и которой я обязан своей славой.
   Он продекламировал это  глубоко  серьезным  тоном,  с  торжественными
жестами.
   - Теперь я ежедневно смотрю на ваше лицо и ежедневно нахожу новое. Вы
очень добры, вы фривольны, вы то жестоки  и  небрежны,  то  задорны,  то
полны чистого веселья, то мягки до грусти.
   "Вы смертельно пугаете Рущука с чистой высоты вашей бессмертной грезы
о свободе. Вы язвите ему и насмехаетесь над ним, бедного же короля  Фили
вы утешаете и щадите. Вы  -  легкий  дух,  играющий  этими  бедными,  не
имеющими  выбора,  телами...  Среди  сладострастнейшего   вальса   вдруг
раздается, точно безумный аккорд,  ваше  рыдание...  Вы  возмущаетесь  с
Лилиан, наслаждаетесь с Винон. Вы - Винон и Лилиан и  все  остальное.  Я
уже сказал вам, чем надо быть, чтобы удовлетворить вас... Посмотрите  на
себя в зеркале - сосчитайте себя!
   Зеркала стократ повторяли ее образ. То с обращенным вперед лицом,  то
со сверкающим затылком, то с задумчивыми глазами, то  с  улыбкой,  то  в
мечтательном сумраке, то бледная и холодная, то искрящаяся от радости  и
света свечей, то похожая на мимолетный фантом, двигалась  она  -  всегда
она сама - под меняющимся светом и исчезала в стеклянной глубине.
   Тихо,  немного  печально,  подумала  она  о  вакханке,  которой  была
когда-то, в юности.
   - Я прежде уже раз узнала себя, - сказала она, - какой я  была  много
лет тому назад в течение одной ночи... Посмотрите, вот там, сзади, на ту
маленькую фигуру под золотыми гирляндами двери:  это  Хлоя,  призывающая
Дафниса.