- Не стесняйтесь, Феличе, не стоит. То, что вы делаете с этой  дамой,
не идет в счет.
   - Почему? - невинно спросила Винон.
   - Потому, что это делают с ней слишком многие.
   - Право, маркиз, я думаю, что она ревнует. Кстати,  ведь  мы  еще  не
поздоровались. Дай мне руку.
   Лилиан выпустила ветви.
   - Вы  видите,  Тронтола.  Разве  не  печально,  что  сестры  даже  не
здороваются друг с другом? Можно ненавидеть друг друга  -  я  ничего  не
имею против этого, но здороваться все-таки следовало бы. Впрочем,  я  не
питаю к Лилиан ненависти, ведь она нисколько не выше меня...
   Лилиан вдруг очутилась за кустом, возле них.
   - Я не выше тебя? Я настолько же выше тебя, насколько чистая  совесть
выше нечистой...
   - Это красиво сказано.
   Сестры мерили друг друга взглядами. Лилиан  стояла,  выпрямившись,  в
своем металлически сверкающем платье, точно  в  потоке  кинжалов.  Винон
мягко лежала в своем красном шелку, выставляя покрытую кружевами  грудь;
лицо ее отливало молочным блеском, точно опал.
   - Это настолько же красивее, - заявила Лилиан, - насколько  свободная
артистическая жизнь красивее тайных пороков.
   - О, какие громкие слова! - мягко сказала Винон. - И прежде всего  не
тот стоит выше, кто впадает в  гнев...  Вы  знаете  книгу  моей  сестры,
маркиз?
   Тронтола попробовал перевести разговор на другую тему.
   - Великолепная книга, княжна. Она написана для знатоков. У вас талант
делать вещи литературно возможными...
   - О, тут дело не в таланте, - вставила Винон.
   - Нет, потому что у тебя его нет, - пояснила Лилиан.
   - От меня его и не требуют. Талант  хорош  для  того,  кто  не  умеет
пробиться, как личность... Ты после  своего  бегства  из  Рима  написала
памфлет на римское общество. В нем есть  все,  что  знают  и  о  чем  не
говорят:   живущие   на   содержании   мужчины,    проданные    женщины,
высокопоставленные шулера, побочные доходы сановников, полиция на службе
у  частных  страстей,  прикрытые  преступления  и   противоествественные
любовные истории, - вся гамма.
   Тронтола заметил тоном знатока:
   - Ваша сестра красивым жестам швырнула все это в лицо обществу.
   - Возможно. Но согласитесь, что женщина, которая печатает такие вещи,
не играет роли сильнейшей. Она мстит. Общество  ранило  ее,  она  же  не
может сделать обществу ничего: ей можно и не верить, так  как  она  ведь
мстит... Чего только она не рассказала о Тамбурини; это не помешает  ему
в один прекрасный день стать епископом Неаполя.  Она  бессильна;  ей  не
остается ничего другого,  как  презирать  нас.  Вы  находите  это  таким
достойным удивления?
   Тронтола воскликнул в растущем смущении:
   - Ваша сестра живет в прекрасном одиночестве!
   - В  прекрасном  одиночестве!  -  подтвердила  Лилиан.  И  она  опять
повторила то, в чем тысячу раз ее уверяла ее гордость:
   - Стоя на сцене нагая и залитая  светом,  я  поднимаю  ослепительный,
победоносный протест против всего  лицемерия  моей  касты,  против  всей
грязи и ненависти к телу.
   - И подумать, что другие при  этом  просто  забавляются,  -  заметила
Винон.
   - Почему ты отняла у меня Жана Гиньоль?
   - Вот он, главный вопрос во всей этой сцене.
   - Я отвечу тебе. Потому, что ты хотела отомстить за то, что  я  жила,
что  я  осмелилась  жить,  а  ты  не  осмеливалась.  И  потому,  что  ты
унаследовала ненависть нашей матери,  которая  ненавидела  меня  за  все
богатые постели, в которые я не позволила  положить  себя.  И  ненависть
всего общества, которое завидует мне за мужество моей жизни.  И  потому,
что ты сама принуждена подолгу страдать от  желаний,  которые  я  быстро
утоляю, и принуждена лицемерить! О! Весь тайный стыд  женщины  с  добрым
именем! Вы видели, Тронтола...
   Тронтола сделал безнадежный жест.
   - ...как коварно она обошлась с маленьким русским,  который  чуть  не
плакал. Она так рада, что не хочет его. Ее желания для нее  пытка...  Но
потом над бедной Винон наклоняетесь вы, маркиз, и в это мгновение она не
спокойна, бедная Винон, - совсем не спокойна!
   Тронтола польщенным жестом отклонил от себя эту честь.
   - И  все-таки  она  должна  держать  себя  спокойно,  именно  теперь,
накануне ее представления ко двору! Она  будет  представлена  вместе  со
своим мужем. Наконец-то, ей прощают мое существование: какое  торжество!
А интриги, понадобившиеся, чтобы добиться этого, а  поцелуи  и  укусы  в
темноте, а отречение от последней гордости, а скука, а грязь  в  душе...
Грязь - о, если бы мне дали миллионы и царские почести - я говорю это от
всего сердца, - я не хотела бы ни минуты дышать  тем  воздухом,  которым
дышишь ты!
   - Ты кончила декламировать? - презрительно осведомилась  Винон.  -  Я
охотно верю, что ты отказываешься следовать моему примеру. Прежде  всего
потому, что ты не можешь. Ты хотела бы знать, почему  я  отняла  у  тебя
Жана Гиньоль? Потому что я любила его.
   - Ты обманываешь его.
   - Я его не обманывала.
   - Что же это доказывает?
   - Потому что  ты  не  любишь  ни  его,  ни  кого-либо  другого.  Твое
прекрасное  одиночество,  -  позволь  это  сказать  тебе,  -  порождение
холодности и себялюбия.
   -  Потому  что  я  не  хотела  позволить  maman  и   всему   обществу
злоупотреблять собой?
   - О, вечно все общество. Если бы ты в самом деле  хотела  бороться  с
ним! Я делаю это.
   - Ты!
   - Я! Кто сказал тебе, что я менее одинока, чем ты?  Я  прокладываю  в
обществе дорогу себе и своим желаниям. Оно спускает мне  многое,  потому
что чувствует, что я показала бы когти. О, я не написала бы книги  и  не
доставила бы свету безвредного зрелища!
   Винон уже не лежала спокойно, как прежде, она  сильно  разгорячилась.
Тронтола вертелся между ними, чувствуя себя неловко, но в  то  же  время
возбужденный этим взрывом женских темпераментов.