Павиц выступил вперед.
   - Ваша светлость сделали  важный  шаг,  когда,  не  спрашивая  совета
друзей, покинули свой приют.
   Она пожала плечами.
   - Милый доктор, неужели вы воображали, что  я  окончу  свою  жизнь  в
монастыре?
   - Мы надеялись, что у вас хватит терпения еще на некоторое время. Для
вас работали.
   - Мы работали для вас, - повторил Сан-Бакко.
   Герцогиня сказала:
   - Хорошо. Так будем работать вместе! И будем при  этом  развлекаться.
Рим производит на меня почти безумно веселое впечатление.
   Она указала в окно на унылую площадку. Павиц ломал руки.
   - Я заклинаю вас, герцогиня, не  выходите  из  дому!  При  первом  же
появлении вас арестуют!
   - Арестуют? Ах, господа,  вы  еще  не  знаете,  каким  могущественным
покровительством я пользуюсь.
   - Вы... покровительством? - с заметным разочарованием спросил Павиц.
   - Покровительством нашей святой матери, церкви.
   Она улыбнулась и перекрестилась. Павиц поспешно сделал тоже, мысленно
молясь, чтобы ей был прощен грех ее насмешки.
   - Что ж вы молчите?
   Сан-Бакко взволнованно шагал по комнате. Он воскликнул фальцетом:
   - Я чту церковь, как христианин, как демократ и как дворянин. Но там,
где начинается ее деятельность, кончается деятельность солдата.  В  моем
представлении, герцогиня, священник появляется только у  смертного  одра
героя!
   - Маркиз, вы совершенно правы, за исключением одной мелочи:  я  -  не
герой.
   Она подошла к нему и посмотрела ему в глаза.
   - Вы цените меня слишком высоко, мой милый, - я слаба. Скука  сделала
меня слабой. Мне встретился сильный, ловкий священник, викарий кардинала
графа Бурнсгеймба, и я последовала за ним сюда. Что вы хотите, маркиз  -
мне всего двадцать пять  лет!  Не  следует  требовать  от  меня  слишком
многого. У  меня  есть  друзья  в  Риме,  которые  утешат  меня  в  моем
несчастьи. Монсиньор Тамбурини говорит, что принцесса Летиция  здесь.  Я
знаю ее со времен Парижа и думаю навестить  ее.  По-вашему,  октябрьские
охоты на лисиц должны состояться без меня?
   Сан-Бакко покачал головой.
   - Вы хотите показаться фривольной,  герцогиня!  Среди  легкомысленных
празднеств  в  Заре  в  вас  было  историческое   величие...   да,   да,
историческое величие! А теперь,  под  тяжестью  возвышенной  судьбы,  вы
кокетничаете поверхностностью. Вы любите причудливость, герцогиня,  -  и
это идет вам.
   - Но вам тонкие рассуждения совсем не идут. Пожалуйста!
   Она подала ему руку.
   - Я должна сделать массу  покупок.  Вы  видите,  как  здесь  неуютно.
Поедемте со мной. Не правда ли, вы подарите мне несколько часов?
   Он пробормотал:
   - Несколько часов? Я весь принадлежу вам.
   Он нагнулся к ее руке. Его рыжая бородка тряслась.
   За ними стоял Павиц, смущенный, с горьким вкусом  во  рту.  Герцогиня
обернулась.
   - А вы, доктор, примирились?
   Павиц пролепетал:
   - Разве я не слуга ваш? Герцогиня, я ваш слуга, что бы ни  случилось.
Я представлял себе это иначе.  Вы  в  опасности,  вы  боялись,  я  хотел
прикрыть вас своей грудью...
   Она сделала гримасу, и он окончательно смутился.
   - Я тоже боялся, это  правда...  Но  довольно  об  этом,  теперь  вас
защищают более сильные руки. Я с моей простой  славянской  душой  всегда
был верующим сыном церкви.
   - Тогда, значит, все в порядке. Я слышу карету кардинала. Пойдемте.
   Она надела шляпу.
   - Камеристка, которую мне прислали, смыслит немного.  Это  камеристка
изгнания.
   Сан-Бакко искал по всем комнатам ее зонтик. Затем они сели в  экипаж.
Перед дверьми одного из магазинов, где они ждали свою даму, гарибальдиец
сказал трибуну:
   - Я восхищаюсь этой женщиной, потому что  она  разочаровала  меня.  Я
пришел и думал, что мне придется проповедывать благоразумие.  Она  могла
быть ожесточена, не правда ли, или детски растеряна, или возмущена. Нет,
ничего подобного, она шутит. Она обладает  могучей  легкостью  тех,  кто
верит в свое дело! Это великая женщина!
   Павиц проворчал.
   - Великая, гм, великая, - я не отрицаю. Существует пассивное величие.
Некоторые умирают весело. Какого-нибудь аристократа,  который  дал  себя
гильотинировать,  потому  что   любовная   история   удержала   его   от
своевременного перехода через границу,  я  считаю  смешной  фигурой  уже
потому, что он никому не нужен.
   - Милостивый государь! Вы забываете, кому вы это говорите!
   Сан-Бакко гордо выпрямился. Но Павиц спокойно возразил:
   - Вас, маркиз, я глубоко уважаю, вы борец за свободу.
   И человек с двумя душами, которого  звали  Сан-Бакко,  не  знал,  что
ответить. Павиц продолжал:
   - Тот же, с жизнью которого связано великое дело, слишком драгоценен;
он не имеет права умереть в  угоду  какой-нибудь  химере,  хотя  бы  она
носила самое звучное имя. Должен ли был я, так много значащий для своего
народа, смотреть как льется на баррикадах кровь? Должен ли  был  я  дать
себя заколоть вместо какого-то крестьянина?
   Сан-Бакко не понял, он молчал, а Павиц про себя упорно  развивал  все
ту же мысль. Она владела им днем и ночью.  Едва  очнувшись  от  сна,  он
начинал излагать герцогине - как-будто она стояла подле него -  причины,
на основании которых пожертвовать жизнью, как она потребовала,  было  бы
бессмысленно и гибельно. Он сидел в постели и убеждал  ее  с  мужеством,
которого не находил перед ее лицом, громогласно, с  сильными  жестами  и
под конец совершенно ожесточенный. Он ставил ей в  укор  свои  бессонные
ночи, свое изгнание и свою разбитую жизнь, даже смерть своего ребенка. В
своем раздражении он часто верил, что  она  потребовала  ребенка  вместо
него самого.