- Мы удовольствовались бы бароном Рущуком.
   - Обращение Рущука! Разве необращенный, он для вас  еще  недостаточно
смешон?
   - Вы недооцениваете его. Мы считаем его  призванным  организовать  на
востоке католический капитал против...
   - Против?
   - Против евреев... это была бы задача, достойная его.
   - Несомненно, - сказала она. - И это все, чего вы требуете?
   Он долго говорил, убеждая ее, что это все, и она охотно поверила ему.
Ее очень забавляло видеть на горизонте своих планов будущего, в качестве
самого  желанного,  наиболее  значительного  предмета,  своего  старого,
верного  придворного  жида  с  мягко-колышущимся  животом  и  распухшим,
красным лицом. Когда Тамбурини прощался, она повторила:
   - Конечно, он должен быть обращен. Сколько бы раз он ни был крещен  -
обращенным его нельзя назвать. А он должен быть обращен.
   - Это было бы большим счастьем для него и  для  нас.  Я  высоко  ценю
господина фон Рущука, очень высоко. Столько денег!.. Столько денег!
   И Тамбурини удалился, надув щеки.


   Герцогиня должна была отдать визит княгине Кукуру. Бла пошла вместе с
ней. Когда они появились в  пансионе  Доминичи,  Кукуру  крикнула  через
головы почтительно умолкших гостей:
   - Скажите герцогине Асси, что я сижу за столом и прошу ее подождать.
   Обе дамы вошли в гостиную, отделенную от  столовой  грязно-коричневой
портьерой. Она была заставлена плюшевой мебелью,  спинки  которой  стали
жесткими и порыжели от спин и  рук  бесчисленных  иностранцев;  на  полу
лежали ковры с упорно  загибающимися  вверх  углами.  С  потолка  висели
фистоны, на стенах - портреты хозяина и его супруги. Перед  зеркалами  в
углах стояли  на  зеленых  жестяных  консолях  приземистые,  насмешливые
фарфоровые фигуры, окруженные  бумажными  цветами,  и  держали  в  руках
позолоченные корзинки с розами из мыла. Все эти  предметы  были  покрыты
густым слоем пыли.
   Из соседней комнаты доносился  запах  дешевого  сала.  Слышался  стук
вилок  и  хихиканье  Винон  Кукуру.  Мать  крикнула  Лилиан,  которая  с
отвращением отворачивалась от своей тарелки, что она должна ухаживать за
собой. Много есть и  следить  за  хорошим  пищеварением  -  в  этом  вся
мудрость жизни.
   - У меня больные колени, и я не могу делать движений. Но я пью Виши и
перевариваю великолепно!
   Она   погрузилась   в   любовное   описание   своих   физиологических
отправлений, не переставая при этом  жевать,  задыхаясь  и  ловя  губами
воздух. Она с бульканьем проглотила стакан вина, щеки ее порозовели  под
седыми волосами. Она сложила  руки  в  вязаных  митенках  на  безобразно
торчащем животе и наслаждалась минутою отдыха  и  покоя.  Затем  подошел
жирный кельнер с новым блюдом, и жажда возможно  дольше  сохранить  свои
силы заставила  жизнерадостную  старуху  снова  взяться  за  напряженную
работу. Каждый сквозняк, от которого  развевалась  коричневая  портьера,
открывал ждавшим гостьям отвратительную картину насыщающейся старухи.
   В дверях показалась служанка.
   - Карлотта! - крикнула княгиня, - ты молилась по  четкам?  Сейчас  же
сделай это, а не то я  скажу  твоему  духовнику,  что  сегодня  ночью  в
комнате у тебя опять был Иосиф!
   Служанка исчезла.
   Наконец она приказала: "la bouche!". Застучали зубы, резиновый кончик
палки уперся о пол.
   - Эй, люди, -  крикнула  она  пансионской  прислуге,  -  вы  готовите
порядочно, я хорошо поела!
   Она направилась к герцогине, повторяя:
   - Здесь ешь досыта. Сознайся, Лилиан, что мы остаемся сыты.
   - От одного вида! - объявила Лилиан.
   Старуха со стоном упала в кресло.
   - Не обращайте внимания на все это старье. Я тоже не обращаю на  него
внимания. Вот эта фигура всадника на столике, разве она  не  имеет  вида
тяжелой бронзы? И вот я ее опрокидываю, смотрите, я опрокидываю ее одним
пальцем. Это не фокус, ведь эта папка пустая внутри! Я плюю на это!  Наш
брат, не правда ли, герцогиня, даже в самую жалкую нору приносит с собой
большой свет?
   "Даже в постель Тамбурини?" - подумали одновременно Бла и  герцогиня.
Они обменялись взглядами и  поняли  друг  друга.  Винон  рассмеялась,  а
Лилиан со  страдальческим  высокомерием  обвела  взглядом  комнату.  Она
позволяла прикасаться к своей особе только крошечному кусочку края стула
и узкому пространству под ногами.
   Старуха стукнула костылем.
   - Но я вовсе не думаю окончить здесь свою жизнь. Я  еще  завоюю  себе
своей деятельностью дворец, и моя семья опять станет богатой и  великой.
Я работаю, а мои дети платят мне неблагодарностью. Мой сын, живущий - не
знаю как - в Неаполе, приезжает и устраивает мне сцены  и  укоряет  меня
моими делами. Разве я вмешиваюсь в его дела? Мне кажется,  он  живет  на
счет женщин!
   Она хныкала, задыхаясь.
   - И никогда он не поддержит на эти деньги своих!
   - Какие же у вас дела? - спросила герцогиня.
   - Ах! Дела! Предприятия! Движение! Я доживу  до  ста  лет!  Я  открою
пансион, о, немножко почище этого. Пятьсот комнат, цена с услугами всего
четыре лиры,  и  при  этом  в  высшей  степени  прилично.  Я  убью  всех
остальных! Вы верите мне?
   - Кажется...
   - Ха-ха! Всех остальных я убью! И  доживу  до  ста  лет!  Мне  только
недостает денег, чтобы начать, и с какими низостями я  должна  бороться,
чтобы получить что-нибудь! Я расскажу  вам  мое  дело  со  страхованием.
Страхование, - подумала я, -  чудесная  вещь.  Застраховываешь  себя  на
очень большую сумму, продаешь  полис  и  имеешь  деньги,  чтобы  открыть
пансион. Мне уже шестьдесят четыре, но мне называют  Общество,  которое,
по своим статутам, принимает до шестидесяти пяти.  Врач  этого  Общества
исследует меня, я говорю ему, чтобы он написал в своем отчете: "Эта дама
доживет до ста лет", и он делает это.
   - Поздравляю вас.
   - Благодарю. Но теперь следует низость. Вы увидите сами. Винон,  поди