Возьми свой словарь.
   Молодая княжна отыскивала слова, положив локти на стол,  серьезная  и
углубленная как школьница.
   - Вот так работа, - стонала княгиня, - у меня уже шумит в голове. Мне
нужно возбуждение. Лилиан, дитя мое, подай мне коробку с папиросами.
   Так как дамы встали  поздно,  спальня  была  еще  не  убрана.  Лилиан
вернулась в гостиную: своей комнаты у нее не было. Она  принесла  старый
пеньюар, у которого оторвался подол, и  долго  сидела,  праздно  опустив
руки, отдавшись чувству унижения,  что  должна  починять  эти  лохмотья.
Затем она принялась за работу.
   Старуха между фразами, которые диктовала Винон, пускала клубы дыма  и
пронзительным дискантом, отрывисто и весело  напевала  отрывки  какой-то
арии. Наконец, она кончила; она сложила руки и откинула назад голову.
   -  Если  только  ты  благословишь  мое   новое   дело!   Без   твоего
благословения  оно,  конечно,  опять  не  удастся.   Ах,   конечно,   ты
благословишь его.
   - Детки! - воскликнула она, поднимаясь, - попросим мою  мадонну,  мою
прекрасную мадонну!
   Она подкатилась к двери и открыла ее.
   - Люди! Идите все сюда, вы должны молиться со мной, чтобы моя мадонна
взяла под свое покровительство мое новое дело.
   Жирный кельнер,  Карлотта  и  работник  Иосиф,  кухарка  и  судомойка
протиснулись вслед за княгиней в ее спальню. Лилиан  отвернулась,  ломая
руки.  Винон  смеялась.  Кукуру  опустилась  на  колени  перед  большой,
вылизанной и приторной мадонной, своей домашней богиней,  оставшейся  ей
верной во всех катастрофах ее жизни, вплоть до пансиона Доминичи.  Среди
брошенных чулок, коробок с пудрой, умывальных чашек с выпавшими волосами
и не особенно чистых пеньюаров преклоняли колени служащие пансиона.  Они
перебирали черными пальцами четки и с тихой верой повторяли за  княгиней
слова, которые она произносила таким тоном, как будто служила молебен.


   В следующую среду у кардинала разговор зашел о гарибальдийском  плане
завоевания. Сан-Бакко сам пылко защищал его. Кукуру  громко  смеялась  и
опять упоминала о пушках,  заряженных  цветами  и  хлопушками  Монсеньер
Тамбурини жирным голосом здравого смысла сказал, что  надо  решиться  на
что-нибудь одно: с помощью церкви  медленно  подготовить  почву  или  же
одним ударом попробовать приобрести все  и,  по  всей  вероятности,  все
потерять,  -  как  это  свойственно  седым  юношам.  На  это  Сан-Бакко,
вспыхнув, заявил  священнику,  что  только  одежда,  которую  он  носит,
защищает его от наказания. Тамбурини, слегка встревоженный,  осмотрелся,
ища сочувствующих лиц. Наконец, с ним согласилась Бла. Она  отсоветовала
своей подруге необдуманную авантюру. Герцогиня разочарованно спросила:
   - Почему же вы молчали тогда?
   Бла подумала о Пизелли и слабо покраснела. Герцогиня вспомнила:
   - Она была занята более важным...
   Вечер тянулся вяло. Кукуру, глупо  хихикая,  рассказывала  герцогине,
что теперь у нее новое, верное дело; оно принесет ей много денег.
   - В самом близком времени я открою свой пансион. Переходите  ко  мне,
герцогиня, это стоит всего четыре  лиры,  столько  вы  все-таки  сможете
заплатить. А зато как я буду кормить вас! Вы станете  такой  же  жирной,
как я сама.
   Следующее собрание  не  состоялось.  Недели  проходили  без  событий.
Герцогиня ездила по Корсо с Бла.  Когда,  во  время  концерта  на  Монте
Пинчио, они останавливались в ряду блестящих экипажей, Павиц и  Пизелли,
соперничая изяществом костюмов, подходили  к  дверце  их  кареты.  Принц
Маффа и его аристократические клубные друзья попросили  позволения  быть
представленными.    Сан-Бакко,    окруженный    официальными     лицами,
приветствовал издали изгнанную герцогиню Асси.
   После какой-то  мечтательной  пьесы,  в  тихие,  теплые  сентябрьские
сумерки вся компания, не торопясь, шла пешком вдоль  Ринетты.  Монсеньер
Тамбурини присоединился к ней.
   - Порция мороженого и кантилена Россини, чего же еще?  -  со  сладким
трепетом  спросила  Бла.  Пизелли  шел  рядом  с  ней.  Она  мечтательно
прибавила:
   - Для конспирации надо столько денег.
   Павиц уныло повторил:
   - Столько денег.
   Тамбурини подтвердил жестко и алчно:
   - Нужны деньги.
   Похотливо и мягко повторил Пизелли:
   - Деньги.
   Сан-Бакко,  возвышенный  нищий,   живший   даром   во   имя   идеала,
презрительно бросил:
   - Деньги.
   Удивленно, точно слыша в первый раз, сказала герцогиня:
   - Деньги.

V

   Герцогиня вовремя вспомнила о сумме в триста тысяч  франков,  которую
ее покойный муж, герцог, имел обыкновение оставлять в Англии в банке,  в
качестве дорожного капитала,  на  всякий  случай.  Она  взяла  деньги  и
разделила их между  Тамбурини  и  Павицом.  Трибуну  они  послужили  для
поощрения его наемников в прессе, среди чиновничества и народа Далмации,
священнику - вознаграждением за первые робкие попытки помощи со  стороны
духовенства. Их хватило не надолго, но у нее еще оставались доходы с  ее
сицилийских поместий, возле Кальтонисеты и Трапари.
   Павиц должен был вести счета,  но  изгнание  сделало  его  ленивым  и
падким на удовольствия. Он чувствовал себя первым  министром  свергнутой
королевы, - и не был ли он, в действительности,  даже  ее  возлюбленным?
Оскорбленный, как  любовник  и  государственный  человек,  изгнанный  из
государства и из спальни, он не мог плохо питать и дешево  одевать  свое
горестное величие. Из уважения к своему  душевному  страданию  он  щадил
свое тело и создавал для него существование  на  вате.  Его  трагическая
судьба была чем-то изысканно аристократическим, он мягко кутался в  нее,
точно в  дорогие  английские  ткани,  употреблению  которых  научился  у
Пизелли. Вздыхая, садился он на бархатные диваны самых аристократических
ресторанов и мрачно  и  презрительно  съедал  самые  дорогие  обеды.  Он