- Я взял ее с собой - сначала только из расчета, потому что герцогиня
Асси всегда может пригодиться  церкви.  Я  думал  об  обращении  слишком
мирской женщины, об ее  большом  состоянии,  а  также  об  интересной  и
полезной связи с управляющим ее делами, бароном Рущуком...
   - Большое светило среди вас, практичных людей, не правда ли?
   - Необыкновенно выдающийся человек. Столько денег. Столько денег!.. К
сожалению, обращение герцогини невозможно; я принужден был  убедиться  в
этом.  Эта  язычница  недоступна  благодати.  К  тому  же  ее   поместья
конфискованы. Я сознаюсь, что вначале это предубедило меня против нее.
   - Я понимаю вас, сын мой.
   - Но потом я понял, что  именно  конфискация  ее  поместий  открывает
перед нами самые утешительные перспективы, а именно - вернуть  ей  их  и
быть вознагражденными за это.
   - Вернуть их ей? Вы должны объяснить мне этот кунстштюк. Я не обладаю
достаточной гениальностью, чтобы изобрести его самому, но  это  меня  до
некоторой степени интересует.
   - Очень просто.  Далматское  правительство  разгневано  революционной
пропагандой,  которая  велась  именем  герцогини  Асси.  Мы   начнем   с
правительством переговоры о подавлении мятежей.  Все  сведется  к  цепе,
которую оно предложит нам. После успокоения страны правительство  должно
будет  вернуть  имущество  Асси,  оставить  конфискацию  в  силе   будет
невозможно ни в каком случае.  Герцогиня  имеет  слишком  могущественные
связи, ее кредит при дворах больше кредита короля Николая.  Она  получит
все обратно и, конечно, выкажет себя благодарной по отношению к нам.
   - Вознаграждение с двух сторон! Вы сильнее, чем я думал, Тамбурини. Я
только хотел бы еще знать, я нахожу это очень любопытным, как вы думаете
устроить, чтобы мятежи прекратились.
   - Но мне кажется... раз мы их поднимаем, мы можем и прекратить их.
   - Это... Признаюсь, это превышает мою способность предвидения.  Итак,
возбуждаются восстания; далматские епископы, церковь, - скажем: мы...
   - Конечно, скажем: мы.
   - Мы возбуждаем в той  стране  восстание,  затем  идем  к  властям  и
говорим: дайте нам денег, и это прекратится. Хорошо придумано, сын  мой.
И даже, если это не удастся, все же  это  в  высшей  степени  остроумная
штука.
   Кардинал уже вернулся к своим древностям. Но  его  занимал  еще  один
вопрос.
   - Как называют такую остроумную  игру?  Не  вымогательством  ли?  Мне
кажется, что именно так.
   И он взял в руку лупу. Тамбурини искренно возмутился.
   - Вернуть несчастной изгнаннице ее  земные  блага  -  задача,  вполне
достойная церкви.
   - И получить за это вознаграждение.
   - Это не безнравственно.
   - Я ничего и не говорю, милый сын мой.


   Кукуру также мало интересовалась грезами герцогини. Винон должна была
разложить свои письменные  принадлежности  и  аккуратно  написать  отчет
далматскому посланнику о ночном свидании под Аркой Менял.
   - Непременно по-французски, моя Винон. Это язык дипломатов.
   - Но, maman, если мы не так хорошо напишем по-французски, они  дадут,
может быть, еще меньше.
   - Еще меньше! Негодяи! Хорошо  правительство,  дающее  бедной  старой
женщине за ее тяжелую работу такое ничтожное вознаграждение! Мы могли бы
вышивать на магазины и зарабатывали бы столько же.
   На начатое  писание  быстро  набросили  рукоделье:  в  комнату  вошла
Лилиан.
   - Не трудитесь, - сказала она. - Я  знала  заранее,  что  вы  сегодня
будете опять заниматься своим грязным ремеслом.
   - Грязным ремеслом? Винон, она сказала: грязном ремеслом?  А  тратить
деньги,  которых  нет,  это  более   чистое   ремесло,   моя   доченька?
Посмотрите-ка на  эту  надменную,  чистую  девственницу.  Эту  зиму  она
заказала четыре костюма для гулянья и не заплатила ни за один!
   - Я живу в хлеву, и, если бы надо было, я питалась бы  только  сыром.
Но я должна на Корсо лежать на шелковых подушках и  не  могу  носить  на
улице одно платье целый месяц. Я не могу этого, я дама.
   - Она дама! Ты слышишь, Винон? А заботится она о том, чтобы ее  милый
платил портнихе? А когда ее мать говорит ей, что нам нужно в нашей семье
второго мужчину для портнихи и кондитера, тогда она почти  забывается  и
становится непочтительна к своей старой матери.
   - Ты опять о Рафаэле Календере! О господи, выдумай что-нибудь  новое.
Это скучно, даже позор может стать скучным.
   Лилиан бросилась на диван; он слабо закряхтел.
   - Господин Рафаэль  Календер,  что  она  имеет  против  него?  Винон,
доченька, ты можешь понять, почему она его не хочет? Господин  Календер,
иностранец из Берлина, богач.  Он  приехал,  чтобы  делать  здесь  дела,
потому что римляне для этого слишком глупы. Теперь он открывает огромное
варьете, приличное, куда могут ходить и семейные  люди.  Это  здесь  еще
никому не приходило в голову  -  зарабатывать  деньги  приличием.  Какой
умный человек!
   - Еврей с лысиной, доходящий мне  до  груди.  Он  и  священник  будут
чередоваться, и один будет отпускать мне грехи, которые я буду совершать
с другими.
   - Вот она уже шутит! Она еще образумится!
   - О, да, maman, будь спокойна, в  конце  концов  я  образумлюсь,  как
всегда. Ты еще толкнешь меня на самые грязные  вещи.  У  тебя  есть  для
этого такой простой секрет: ты повторяешь их мне сотни раз. В первый раз
я считаю их  совершенно  невозможными,  сохраняю  хорошее  настроение  и
смеюсь. В пятидесятый раз  я  плачу,  я  хочу  броситься  в  Тибр  -  из
отвращения. А в сотый я делаю, что ты хочешь - из отвращения.
   Винон посмеивалась про себя. Вдруг она подняла глаза, ее брови, более
темные, чем  волосы,  были  плотно  сдвинуты.  Внимательно  и  вызывающе
смотрела она на сестру. Она сказала:
   - Да, Лилиан, такова ты.
   И она взялась за свое писание.