- Я весь отдамся вам, а я не отдавался еще  никогда  в  жизни,  но  в
вознаграждение я требую вашей любви.
   Она поняла его  только  теперь.  У  него  было  наглое  лицо  дельца,
запросившего  слишком  много;  при  этом  он  побледнел  от  напряжения.
Чрезмерность его наглости парализовала ее возмущение. Он забавлял ее.
   - Вы хотите писать для меня? - просто сказала она. - Сколько статей и
когда?
   - Столько и до тех пор, пока победа будет за мной. Я ставлю на  карту
свое существование.
   - Какая смелость!
   "Как мило, - думала она, - напоминать мне об этом!"
   - Впрочем, вы делец и должны рисковать.
   - Но за это я хочу, чтобы вы позволили мне любить себя.
   Она  хотела  рассердиться,  но  подумала:  "Я  хочу  опозорить   себя
сантиментальностью, как Проперция? Он может пригодиться  мне,  он  хочет
заключить со мной договор. Почему нет?"
   - Но моя милость дорога, - сказала она.
   Он поспешно спросил:
   - Значит, вы согласны?
   Очевидно, он едва надеялся на это. Он настойчиво повторил:
   - Значит, вы согласны! Я ловлю вас на слове.  Не  забывайте,  что  вы
сказали: да! Требуйте же, чего хотите, я решился на  все.  Я  знаю,  что
делаю... Но вы больше не имеете права взять свое слово обратно.
   - Не кричите хоть так! Зал наполняется, нас слышат. Подождите минуту,
сейчас начнется музыка.
   Она говорила, прикрываясь  веером.  Намеренное  легкомыслие  ее  речи
кружило ей голову, оно доставляло ей наслаждение, неожиданное и горькое.
Что это за любовник, старающийся опутать ее словами,  как  адвокат!  Она
заговорила снова:
   - Кто ручается мне, что вы сами  останетесь  при  своем  решении?  Вы
потеряли голову, мой милый. Когда вы опять найдете ее, вы вспомните, что
вы неподкупны.
   - Я, в самом деле, неподкупен, - ответил он с важностью, -  но  вами,
герцогиня, я хочу быть подкуплен.
   - Что ж, пожалуй.
   - И именно вашей любовью.
   - Я отлично понимаю.
   Она рассматривала его и думала: "Завтра он скажет  себе  самому,  что
это значит. Слава неподкупности для него все. Как только узнают, что  он
корыстолюбив, никто не будет больше считаться с ним".
   - Моя милость стоит необыкновенно дорого, - объявила она. - Вы должны
писать только для меня и каждый раз так, чтобы это производило очевидное
действие. Вы должны агитировать, разъезжать, отдать всю  свою  личность:
каждая минута вашей жизни моя.
   - Ваша. Но мне принадлежит ваша любовь. Вы уже не  можете  отступить.
Скажите, когда я буду счастлив?
   - О, вы торопитесь. Сначала успех, потом вознаграждение.
   - Это не годится. Как я могу ждать успеха?  Когда  он  придет,  я  не
смогу уже повернуть назад. Подумайте только. Тогда вы бросите меня, и  я
буду обманут и лишен всего  -  своего  права  презирать  подкупленных  и
обладания герцогиней Асси.
   - Невероятно!
   Она громко расхохоталась. Страх, что он останется в убытке  при  этой
сделке, заставлял его наносить ей самые неприличные оскорбления.
   Начались танцы, их  окружили  болтовня  и  смех.  Разгоряченные  тела
касались их колен. Делла Пергола сказал, ни на минуту не  отвлекаясь  от
дела:
   - Мне важно избегнуть недоразумений. Итак, тотчас  же,  как  начнется
моя кампания, герцогиня, я становлюсь вашим возлюбленным. С  корректурой
моей первой статьи в руках я иду на наше первое свидание.
   У нее вырвалось:
   - Очевидно, вы не привыкли к успеху у женщин?
   Он смотрел на нее, пораженный.
   - Надеюсь, я не оскорбил вас?
   - Чем же? Но я остаюсь при своем.
   Она встала.
   - Сначала успех.
   - Герцогиня, прошу вас, войдите в мое положение!
   Он не отходил от нее, лепеча:
   - Как я могу положиться на это! Я не настаиваю на своих условиях,  но
поставьте сами более приемлемые.
   Так как она не ответила, он боязливо спросил:
   - По крайней мере, вы не берете своего слова обратно?
   - Ни в каком случае.
   - Значит, я буду счастлив? Но когда! Ну я, значит, буду счастлив...
   Ее увлекла группа дам. Она думала:
   "Он еще не может поверить этому. Когда тайный советник навещает его в
его квартире, он тоже с трудом верит своему счастью".
   Сейчас же вслед за этим ей пришло в голову:
   "Но о тайном советнике он тотчас  же  сообщает  своим  читателям!  Не
рассказал бы он им  завтра,  что  надеется  быть  услышанным  герцогиней
Асси!"


   Он  чуть  не  сделал  этого.  Мысль,   составлявшая   его   гордость,
пробивалась на следующий день во всех его фразах.  Она  рвалась  у  него
из-под пера, и он с трудом сдерживал ее.
   Он сидел, откинувшись назад и устремив глаза на  большого  бронзового
Гарибальди, стоявшего напротив него на краю широкого письменного  стола.
Через  два  зала  доносился  гул  типографских  станков.  Делла  Пергола
размышлял.
   - Как это случилось? Она, - я не помню уже,  когда  это  началось,  -
засела в моем воображении. Ведь в сущности,  в  душе  я  недоразвившийся
поэт, подверженный катастрофам. Я спросил себя, кем ее  считают  другие.
Другом народа.  Это  была,  конечно,  нелепость,  как  все  предрассудки
других. Более хитрые  или  враждебно  настроенные  утверждали,  что  она
честолюбива. Но она гораздо больше, чем честолюбива, - она горда.  Стать
королевой Далмации,  царства  коз,  -  для  нее,  несомненно,  не  цель,
достойная имени Асси. Я  решился  видеть  в  ней  нечто  необыкновенное,