рук пот от тяжелой работы, на которую осуждала их чужбина, и протягивали
их к своему апостолу, и вместе с руками - души, переполненные жалостью к
самим  себе,  тоской  и  жаждой  возмездия,  освобождения,   господства,
пиршеств мести,  В  этом  погребе,  примыкавшем  к  катакомбам  и  почти
принадлежавшем к ним, среди  искаженных  теней  бедняг,  теней,  которые
коптящими глиняными лампами отбрасывались на сочащиеся сыростью стены, -
здесь, в этой заговорщической атмосфере первых христиан Павиц опять  был
героем.  Спрятавшись  здесь,  он  отдавался  безудержным  чувствам  и  с
распростертыми руками  в  сотый  раз  умирал,  хрипя  на  несуществующем
кресте, который все видели. Затем он снова выходил на свет,  с  красными
пятнами на  лице,  зловеще  возбужденный  и  расположенный  к  неуклюжим
шуткам, словно тайный пьяница, уже почти не помнивший, что когда-то умел
величественно наслаждаться вакханалиями под голубым небом.
   В пятницу он рассказывал:
   - Как эти люди любят меня! Ах! Ничто  не  согревает  так  жизни,  как
любовь народа. Я могу сказать, что для них я полубог.
   "Плачевный полубог", - подумала Бла. Кукуру просто фыркнула.
   - И я знаю каждого из них по имени, знаю его происхождение в историю!
Всех их преследуют исключительно за их убеждения, как и  меня,  как  вас
самих, герцогиня. Один из них украл.
   - В угоду мне? - спросила она.
   - Следуя своему идеалу. Понятие о собственности несвойственно простым
душам. И когда должна была вспыхнуть  революция,  он  подумал,  что  час
наступил, и... украл. Другой  приносит  с  собой  куклу  в  генеральской
форме, посаженную на шест. Он быстро вращает ее вокруг шеста  и  прежде,
чем успеешь оглянуться, он всаживает нож ей в сердце. Он с  трогательной
серьезностью отдает все свое свободное время на то, чтобы упражняться  в
верности этого удара. Когда-нибудь он убьет короля Николая...
   Вин и Кукуру взвизгнула.
   - Разве король Николай все время вертится вокруг шеста?
   Павиц сказал не смущаясь:
   - Это юноша с чистым сердцем, с полными души голубыми глазами; он еще
никогда не касался женщины.
   Дамы смотрели на него, развеселившись и, с  легким  отвращением;  они
сами не знали, - к нему или к его юноше. За их  спинами  молча  корчился
кардинал.
   - Какой честный, негодующий патриотизм  во  всех  их  поступках  и  в
каждом движении сердца! Несчастная Далмация, как вы знаете, так разорена
своими  тиранами,  что  у  нее  имеются  только   бумажные   деньги.   В
справедливом  гневе  на  это  один  из  моих  поклонников  назвал   свою
новорожденную дочурку Папирией.
   - Конечно, на эту мысль навел  его  я,  -  прибавил  он,  увидя,  что
произвел  впечатление.  Он  с  болезненной  жадностью  впивал   интерес,
выражавшийся на лицах, не  замечая  его  насмешливого  характера.  И  он
торопливо рассказывал анекдот за анекдотом, боясь, что его прервут.
   - Все молятся на вашу светлость! - воскликнул он, так  как  герцогиня
казалась  ему  невнимательной,  и,  отчаянным  усилием  преодолев  себя,
прибавил:
   - Пожалуй, еще больше, чем на меня! Образ  герцогини  Асси  для  этих
бедняг, страдающих за нее, принадлежит  уже  к  легендарному  миру.  Они
думают, что она сидит где-то в  Риме,  заточенная  в  башню.  Ее  черные
волосы свешиваются из  решетчатого  окна  до  самой  земли.  Когда  папа
проходит мимо, то плюет на них.
   - О! - произнесла Бла, восхищенная почти  до  испуга.  Лилиан  быстро
обратила свое бледное лицо к герцогине,  на  свежем  личике  ее  младшей
сестры впервые появилось что-то вроде  задумчивости,  а  мать  с  глупым
видом таращила глаза. Сан-Бакко, раздосадованный всей  этой  бесполезной
болтовней, ходил взад и вперед несколько в стороне; он вдруг остановился
и заметил:
   - Наконец-то вы сказали нечто прекрасное.
   - Эту картину можно было бы вырезать на камне, - сказал  кардинал.  -
Она очень любопытна. Я расскажу об этом его святейшеству.
   - Я хотела бы видеть этих людей, - неожиданно сказала герцогиня.
   - Павиц, от кого у вас эта... легенда? Надеюсь, не от вашего  чистого
юноши?
   - От этого, с шестом и... без женщин? - спросила Бла.
   - Нет, от двух крестьян, - ответил Павиц. - Они дома избили до  крови
жандарма. Они бежали за море - как мы, и они жаждут упасть к ногам вашей
светлости.
   У  Тамбурини  имелись  свои  соображения  против   слишком   близкого
соприкосновения герцогини с ее приверженцами.
   - Что же останется от сказки о башне, если  вы  покажетесь  им  среди
белого дня в уютной комнате?
   - Это могло бы произойти на улице и ночью, - сказала Бла,  влюбленная
во все романтическое. Кукуру хихикала, задыхаясь от злости.
   - Конечно, темной ночью! У-у! И  в  таком  месте,  где  нет  полиции.
Знатная дама крадется к двум подозрительным  индивидуумам.  Все  трое  в
масках  и  рассказывают  друг  другу  страшные  истории.  Вдали  кого-то
убивают, сверкает молния. Ведь так бывает в театре, правда?
   - Герцогиня, я буду сопровождать вас! - воскликнул Сан-Бакко.
   "Я колеблюсь? - думала она. - Неужели я боюсь?"
   Она сказала вслух:
   - Именно так, княгиня. Ваше видение превратится  в  действительность.
Для этого надо немного. Я пойду одна на  это  свидание,  благодарю  вас,
маркиз! Где  мы  найдем  уединенное,  по  возможности  темное  место?  В
окрестностях Тибра, я думаю; может быть, у Арки Менял.  Доктор,  пошлите
мне этих людей.
   - Герцогиня... - пролепетал Павиц.  Кукуру  во  второй  раз  утратила
способность понимания.
   - Не делай этого! - тихо просила Бла.
   Сан-Бако настойчиво повторил:
   - Герцогиня, я буду сопровождать вас.
   - Идите, герцогиня, - потребовала Лилиан Кукуру, - и  идите  одна!  Я
тоже пошла бы совершенно одна!
   Лилиан вскочила, она страстно мечтала о ночи, опасности и конце. Быть
тем человеком, которого убивают вдали при свете молнии, - она  сочла  бы
это счастьем. Тамбурини был ей в тягость более обыкновенного.  Наступала
весна, и кровь бурлила в нем. Трагически настроенная в грозовом  воздухе
сирокко, Лилиан ощущала, как гнетущую тяжесть, низость,  совершаемую  ее
матерью по отношению к герцогине, и нецеломудренность собственной жизни.