- Ты станешь его возлюбленной. Ты серьезно сделала бы это?
   - Конечно. Если это может принести мне удачу.
   - Ты отдалась бы  мужчине,  от  которого  ты  хочешь  что-нибудь,  ты
употребила бы свою любовь, как плату?
   - Почему нет?
   - Когда мы из страсти, я говорю,  из  страсти  к  какому-нибудь  делу
или... мужчине,  совершаем  вещи,  которые  буржуа  осуждает,  -  ты  не
находишь этого дурным?
   - Я знаю только дурные чувства. Поступки зависят от наших целей.  Мне
кажется, что они не важны.
   - Как ты прекрасна! - с бурным ликованием воскликнула Бла.
   Она бросилась на грудь подруги.
   - Как я благодарна тебе!
   - Благодарна? За что? Но, Биче, ты плачешь.
   Герцогиня подняла со своего плеча мокрое от слез лицо.
   - Я уже не решалась показаться тебе на глаза, - прошептала Бла.
   - Из-за твоего Орфео? Ты могла думать, что я осуждаю тебя за него?
   - Нет, не правда ли? Ты не осуждаешь меня ни за него, ни за  что-либо
другое, даже если бы ты знала все.  Почему  нам  не  любить  друг  друга
просто, тебе и мне, невинно жить и делать все, что  хочет  наша  судьба.
Как я тоскую по бессознательному! К чему столько  сознательности!  Разве
мы должны знать, то, что происходит рядом с нашей любовью и за  ней?  О,
Виоланта, теперь мне не надо больше мучиться!
   - Нет, Биче, успокойся!
   Она поцеловала подругу в закрытые глаза, на которых  лежало  счастье,
как отблеск солнца. Одно мгновение Бла казалось, что  она  созналась  во
всем. "Для такой любви, как между Виолантой  и  мной,  пустая  касса  не
существует. Виоланта улыбнулась бы, если бы я показала ее ей. Только то,
что мы чувствуем, правда, а не то, чему мы дали совершиться".
   - Успокойся, Биче, ты все еще дрожишь.
   - Я буду спокойна. Вот видишь, я думаю только о тебе. Я думаю, что ты
должна заставить его быстро действовать и скоро сделать то, что  ты  ему
обещала. Как хорошо это было бы, как просто и невинно! Не думай  больше!
Завоюй свою страну и свой сон! Он любит тебя...
   - Теперь ты грезишь сама, Биче. Ведь мы взрослые люди, он и  я,  даже
довольно старые и умные. У него имеется некоторая  чувственность,  -  я,
конечно, заставила ее выйти наружу - но очень мало слепой страсти;  или,
по крайней мере, он должен был бы непрерывно подбодрять  себя:  "Я  хочу
быть слепым, я хочу быть слепым". Я не верю, что он из  страсти  ко  мне
оставит свою роль, роль всей своей  жизни.  Мне  почти  кажется,  что  я
слишком уважаю его, чтобы поверить этому... И все-таки  эта  вера  нужна
мне, как средство успокоения. Моя слишком продолжительная,  мечтательная
бездеятельность ослабила и раздражила  меня.  Я  блуждаю  целый  день  в
мучительной скуке, а ночью лежу на своей  постели  у  широко  раскрытого
окна в страшной тревоге. Я подставляю воздуху свое  обнаженное  тело,  я
вся горю, сверкает молния, и я в томлении  вижу  на  пылающем  горизонте
темные,  холодные  фигуры  моей  родной   земли,   бронзовых   пастухов,
разбойников, рыбаков и крестьян. Когда  за  мной  будет  победа?  Или  я
забыта в изгнании? Не конец ли это? Не упустила ли я время для  дел  или
даже время... для жизни? Биче, ты знаешь такие  ночи?  Страх  забирается
даже в кончики пальцев на ногах, я покупаю часок тупого избавления -  не
любовью Делла Пергола, а порошком хлорала, сульфонала или морфия.
   Полдень тяжело лежал над пустынным озером; оно  сверкало,  белое  как
олово. Уединенная аллея, затканная зеленым, заканчивалась вдали  темными
лиственными массами, которые, блестя  и  шумя,  казалось,  спускались  с
верхушек до самой земли. Подруги стояли, прислонившись к  крутой  спинке
старой каменной скамьи. Они обхватывали львиные  головы  на  концах  ее,
гладили потертые гривы возбужденными, матово-белыми пальцами, на которых
блестели бледные, узкие ногти. Бла нагнулась к  герцогине  и  обняла  ее
одной рукой; они скользнули друг к другу на  гладком  мраморе,  усталые,
облегченно  вздыхая  после  исповеди  в  своих  горестях  и   счастливые
возможностью отдохнуть плечо к плечу. Черные  косы  одной  сплетались  с
белокурыми другой, их ароматы  смешивались,  щеки  мягко  касались  друг
друга. Цветы у их поясов целовались. Легкие складки их  светлых  платьев
сливали свой шелест.
   - Дорогая Виоланта, - сказала Бла. - Плачь!
   - Чтобы и та частица воли, которая еще осталась у меня, расплылась  в
слезах?
   - Насладись своей печалью. В глубине души мы все жаждем креста.
   - Я - нет. Самый суровый крест - это смерть. Я каждую ночь  изо  всех
сил отталкиваю ее от себя и живу, - мучусь, но живу.
   - К чему мучить себя?  Ведь  так  легко  упасть,  нет,  скользнуть  в
объятия  смерти,  как  мы  только  что  скользнули  друг  к   другу   на
полированном мраморе.
   Герцогиня быстро выпрямилась.
   - Нет! Я цепляюсь за свою  львиную  голову.  Неужели  я  погружусь  в
смерть, как в грезы, которые слишком долго держали меня в плену?  Теперь
я чувствую, что снова живу. Страдания пробили окна в моей  темной  душе:
теперь из них глядит столько нового, будущего, столько  стремления...  к
вещам, которых я еще не знаю. О! Я чувствую благоговение перед жизнью!
   Бла пробормотала со слезами разочарования:
   - Как преступен тот, кто разбудил тебя. Мы были  подругами,  пока  ты
грезила.
   - Ты хотела быть моей  подругой:  я  благодарна  тебе  и  никогда  не
перестану любить тебя. Но я благодарна и ему,  потому  что  он  разбудил
меня. Если бы только он начал уже действовать! Я исполню свое обещание и
исполню его равнодушно и не буду мстить за то, что  делаю  это.  Но  это
тяжелые дни.
   - Бедная! Мужчины часто доставляют нам тяжелые дни.
   - Мужчины? Я думаю больше о  его  типографских  станках,  чем  о  его
мужских качествах. Я не сплю от нетерпения, вот и все.
   - Виоланта, я умираю из-за мужчины и умираю охотно.  Ты  мучишь  себя
почти до смерти своей высокомерной волей,  почти  до  смерти.  Но  когда
смерть хочет, наконец, прижать тебя к своей груди,  ты  отталкиваешь  от
себя ее, утешительницу. Только что еще мы стояли тесно прижавшись друг к
другу, пронизанные сладким трепетом нашего общего страдания  и  слившись
друг с другом. А теперь от меня к тебе едва ли  ведет  еще  какой-нибудь
мост, какое-нибудь слово. И для чего я жалуюсь?
   - Чтобы я взяла тебя в объятия, маленькая Биче, вот  так,  и  сказала
тебе,  что  мы  будем  любить  друг  друга,   не   умирая.   Чувствовать