благоговение перед жизнью!
   Бла горько вздохнула.
   - Иногда надо очень  много  благоговения,  чтобы  выдержать  ее.  Ты,
Виоланта, художница, как тот, кто когда-то умер на  моих  глазах.  Я,  в
сущности, всегда была доброй мещанкой, но я видела много горя безымянных
и отверженных. Тот, о котором я говорю, был один из  самых  жалких.  Его
картины покрывались пылью в лавках старьевщиков, грязная болезнь убивала
его. У его постели сидели два товарища и курили ему прямо в лицо,  а  он
говорил в жару о своей великой тоске по всему тому,  что  спало  в  нем,
чего он сам еще не знал:  ты  слышишь,  Виоланта?  -  по  своим  будущим
произведениям. Его пальцы судорожно  цеплялись  за  пестрый  маскарадный
костюм, висевший на стуле, его взгляд не отрывался от огненной  гвоздики
в глиняном черепке. Он был не в состоянии оторвать свои чувства от  этой
земли, которая казалась ему  несказанно  прекрасной,  и  умер  внезапно,
охваченный отвратительным страхом, крича и сопротивляясь.
   - Его смерть  была,  конечно,  очень  некрасива,  он  должен  был  бы
покончить с этим наедине с собой. Но его жизнь...
   - О, конечно, жизнь таких людей действует ободряюще.  Они  так  любят
землю,  так  жизнерадостны,  они  возбуждают  нас.  Мы  должны  были  бы
как-нибудь поехать в Рим, и пусть они зажгут нас.


   На следующий день рано утром они поехали. Их  экипаж  остановился  на
Пиацца Монтанара, среди залитой солнцем толпы пестро одетых крестьян  из
Кампаньи, разгружавших двухколесные телеги  с  остро  пахнущим  сыром  и
опрыскивавших капусту водой из красивого колодца. Обе женщины вступили в
прохладную тень уединенного переулка, прошли через почерневшие сводчатые
ворота и поднялись по зеленоватой, сырой каменной лестнице,  полутемной,
с маленькими решетчатыми окнами. На третьем этаже Бла сказала:
   - Я предполагаю, что ты не будешь смотреть, как на оскорбление, ни на
что, что увидишь здесь. Иначе было бы лучше сейчас же повернуть обратно.
   Герцогиня пожала плечами.
   - Ты знаешь, я скучаю.
   - Это сейчас прекратится, - заметила Бла.
   Двумя этажами выше она постучала. Раздалось громкое:  "Войдите".  При
их входе что-то шлепнулось на пол; высокая, голая  женщина  спрыгнула  с
матраца узкой железной  кровати.  Коренастый  маленький  человек  ударил
кистью о мольберт и заревел:
   - Ты будешь стоять, каналья!
   Но она опустила руки, черные волосы спутались вокруг ее лица,  и  она
вытаращила большие, темные звериные глаза на обеих дам. Напротив нее, на
другом конце комнаты, красовалась другая нагая  женщина,  гораздо  более
мощная, женщина-чудовище с красным теплым телом  и  сверкающими  жирными
выпуклостями. Она изгибала бедра в неуклюжем танце, поддерживала  руками
свисающие груди и смеялась, откинув назад голову, плотная, белокурая, со
вздувшейся шеей и влажными, толстыми губами.
   Она была нарисована на облупившейся известковой стене,  и  у  ее  ног
было большими буквами написано: "Идеал".
   Посредине, между роскошными телами этих двух бессловесных созданий, в
комнате находилось трое  мужчин:  плотный  карлик  у  своего  мольберта,
кто-то черный, худощавый, не шевелившийся в  углу,  и  хорошо  сложенный
молодой человек перед большим голубым отверстием окна. Он вынул руки  из
карманов, папиросу изо рта и пошел навстречу посетительницам.
   - Милый Якобус, - сказала Бла, - мы  пришли  убедиться,  что  вы  еще
ничего не утратили из своего величия. Вас в последнее  время  совсем  не
видно.
   - Я не виноват. Я слишком много работал или,  вернее,  слишком  много
продавал.
   - Тем лучше. Моя подруга  хочет  видеть,  что  вы  пишете.  Виоланта,
позволь тебе представить господина Якобуса Гальма.
   Художник едва поклонился. Он пожал плечами.  Герцогиня  с  изумлением
рассматривала его. Он ни минуты не оставался в спокойствии; кожа у  него
была желтовато-смуглая и сухая, густые каштановые волосы падали  волнами
на светлый гладкий лоб. На худых щеках волосы росли плохо, на подбородке
они были цвета старого золота  и  развевались  двумя  мягкими,  длинными
концами. У него был смелый нос, зоркие и солнечные глаза и красные,  как
кровь, маленькие губы. Он подбирал их и показывал, не смеясь, свои белые
зубы. На нем был высокий, черный галстук без воротника,  тонкая  рубашка
из  бледно-лилового  шелка,  поверх  нее   вылинявшая   старая   куртка,
фланелевые панталоны, а на ногах совершенно новые лакированные  ботинки.
Он сказал:
   - Не угодно ли дамам осмотреть музей? К сожалению,  в  данный  момент
содержание его скудно, недостающее вам придется заменить идеалом.
   И он указал на бабу на стене.
   Модель схватила юбку; она проявляла намерение покрыться ею. Но Якобус
овладел бесформенным одеянием и швырнул его под кровать.
   - Ты хочешь показать дамам свои лохмотья? Это неприлично, Агата! Дамы
пришли, чтобы видеть что-нибудь красивое. Теплое золото  твоих  бедер  -
самое красивое, что ты можешь показать. Итак... Прав я, сударыня?
   Герцогиня кивнула головой  и  улыбнулась.  Якобус  произнес  все  это
резким голосом; он высокомерно отвернулся.
   Напротив окна красовались две большие картины, два борца с  каменными
затылками и выпуклыми мускулами на красном ковре и черный бык  с  витыми
рогами, направляющий их на врага. Герцогиня остановилась перед ними,  но
сзади было что-то, беспокоившее ее. Наконец, она заметила,  что  черный,
худощавый, жадно смотрит на нее из своего угла. Она спокойно смерила его
взглядом. Длинные черные волосы падали  гладкими  прядями  на  воротник,
усыпанный перхотью. У него не было бороды, губы были узкие, нос большой,
бледный,  взгляд  неприятно   горящий,   с   выражением   страдальческой
похотливости. Бла увидела, что этот взгляд  раздевает  и  оскверняет  ее
подругу; она покраснела от гнева. Герцогиня сказала себе: "Если  у  него
всегда такое лицо, он  очень  несчастен.  Самый  неумный  человек  легко
найдет его больное место; самый низкий - выше его". Она, снисходительная
и серьезная, сделала два шага ему навстречу. Коренастый  человек  писал,
пыхтя; вдруг он крикнул:
   - Посмотрите, что я делаю! Это стоит труда!
   - Вы рисуете эту модель, и ваш друг тоже?
   - Мое не стоит труда, -  холодно  заявил  Якобус;  он  повернул  свое
полотно к стене.