прекрасное лицо. Садитесь  опять  на  стул,  герцогиня,  смотрите  вдоль
галереи, как прежде, и позвольте мне вылепить ваш профиль из глины.
   Она отогнула голову герцогини набок неожиданно легкими руками, и  все
же герцогиня почувствовала себя под этими руками хрупкой  и  подвластной
им, как ком земли, который должен был получить жизнь сообразно пониманию
и сердцу Проперции. Проперция опустилась  на  деревянную  скамейку;  она
мяла в руках глину и наслаждалась молчанием. - О, если  бы  мне  никогда
больше не надо было говорить!
   - Какой худой, гордый профиль, и как она бледна и  дрожит.  Она  тоже
должна сильно любить.
   И Проперция глубоко погрузилась в  мрачный  огонь  своей  собственной
любви.
   Прошло  некоторое  время.  Герцогиня  обернулась:  Проперция   сидела
праздно, с каким-то отсутствующим взглядом.  На  коленях  у  нее,  между
безвольно раскрывшимися пальцами, лежала работа.
   - Это не я, - вполголоса заметила герцогиня, нагибаясь над ней. - Это
изящно и бессильно, это мужчина... как он попал в руки Проперции? Ах...
   Она испугалась и тихо докончила:
   - Это он.
   Проперция вздрогнула. Она увидела, что она сделала  и  посмотрела  на
свою работу печально, но без стыда. Герцогиня  увидела  себя  наедине  с
великой  художницей  в  глухом  лесу  душ;  застенчивость,  недоверие  и
тщеславие остались за его пределами. Она сказала:
   - Если бы вы могли забыть его!
   - Забыть его! Лучше умереть!
   - Вы дорожите своим несчастьем?
   - А вы своим?
   - Я несчастна не из-за мужчины. Я хочу быть счастливой.
   - Но вы, герцогиня, больны от страсти!
   - Я тоже люблю. Я люблю вот эти прекрасные создания.
   - И только...
   Герцогиня посмотрела на нее с ужасом.
   - Создания Проперции, - сказала она.
   Проперция опустила глаза.
   - Вы правы. Я уже так низко пала, что отвечаю "и только",  когда  мне
говорят об искусстве.
   Она встала бормоча:
   - Вы видите, мне надо успокоиться.
   И она скрылась в глубокой оконной нише. Герцогиня отвернулась;  опять
ее  охватило  горячее  презрение,  словно  к  родственнице,  запятнавшей
фамильную честь. В галерею врывалась золотисто-красная  пыль  солнечного
заката. Статуи купались в ней, юные, бесстыдные, бесчувственные и навеки
непобедимые. Напротив, на теневой  стороне,  корчилось  большое  сильное
тело; ночь  окутывала  его  своими  серыми  крыльями.  Вдруг  в  сумраке
раздался звук, точно из зловещей бездны: рыдание человеческой груди.
   "А между тем этой плачущей, - думала герцогиня, - обязаны  жизнью  те
свободные, прекрасные".
   Она нежно приблизилась к Проперции и обвила ее рукой.
   - Наши чувства текучи и неверны, как вода.  Вернитесь,  Проперция,  к
творениям из камня: камни облагораживают нас.
   - Я пробовала. Но только мое жалкое чувство превращалось в камень.
   Она,  шатаясь,  тяжело  прошла  на  середину  вала.  Она  сорвала   с
подмостков под  стеклянной  крышей  полотняные  покровы;  в  колышущемся
сумраке засверкал мраморный  рельеф.  Высокая  женщина  сидела  на  краю
постели и срывала плащ с плеч убегающего юноши. Он смотрел на нее  через
плечо, изящный и  пренебрежительный.  Герцогиня  узнала  во  второй  раз
молодого парижанина. Отвергнутая женщина на краю постели была  Проперция
Понти, обезумевшая, забывшая скромность и благопристойность и искаженная
страстью,  бившей  по  ее  грубому  лицу,  точно  молотом.  Позади  себя
герцогиня слышала громкое дыхание другой Проперции. На нее  смотрело  то
же бледное мраморное лицо, такое же  необузданное,  как  и  то,  все  во
власти природы и ее сил. Герцогиня сказала себе:
   - Я вижу ее такою, какая она есть, и этого нельзя изменить.
   Она тихо спросила:
   - Так это и останется?
   - Так и останется, - повторила Проперция.
   - Эта жена Потифара чудовищно прекрасна. Как могла бы я желать, чтобы
вы сделали что-нибудь другое?
   - Что-нибудь другое! Только что,  герцогиня,  я  хотела  сделать  ваш
профиль. Но что вышло?
   - Он... Господин де Мортейль... Но должно ли это быть так?
   - Если бы вы знали! Я скажу вам что-то.  Сырой  материал  уже  всегда
содержит образ, счастливый или мучительный. Я не могу ничего изменить  в
нем, я должна просто вынуть его  из  камня.  А  теперь  во  всех  камнях
скрывается только один.
   Любовно и с тихим ужасом герцогиня спросила:
   - И это произведение даже не облегчило вас?
   - В  первый  момент.  Я  окончила  рельеф  в  один  день,  тогда  мне
показалось, что мое неистовство утихло.
   - Когда это было?
   Проперция ответила с горьким смехом.
   - Сегодня.
   - А теперь?
   Она подняла руки и опустила их.
   - А теперь я опять чувствую: я могла  бы  наполнить  мир  чудовищными
символами моей любви, и, когда он был бы полон, мне казалось бы,  что  я
еще ничего не сделала.
   Она уныло отошла к окну и прислонилась  лбом  к  стеклу.  Прорезанные
ущельями горы стен и крыш,  остроконечные,  темные,  извилистые,  смутно
тянулись во мраке высоко над ней. Внезапно наступила полная темнота:  на
мраморном рельефе замерла горячая жизнь, он  мягко  погрузился  в  тень.
Герцогиня сказала словно самой себе:
   - Я хотела бы увести Проперцию на более чистый воздух;  она  живет  в
духоте. Я хотела бы  построить  дом,  на  пороге  которого  все  страсти
расплывались бы в ничто, как этот мрамор,  -  все  страсти,  которые  не
принадлежат искусству.
   Через некоторое время она попросила:
   - Обещайте придти помочь мне.
   Неожиданно стало светло: хромой слуга ходил по залу и зажигал газовые
рожки.