На этот раз она сильно испугалась.
   Враг, напавший на нее сегодня вечером, не был живым? Он с  ненавистью
говорил о ней - и был мертв? Она говорила со своим другом о нем и о  его
нападках. Сан-Бакко хотел отомстить  за  нее  и  все  это  относилось  к
мертвецу.
   - Но Сан-Бакко... - повторила она, теряясь от ужаса.
   - Не Сан-Бакко... - объявил Павиц. - Я сам...
   Она встала. В  эту  ночь  свершалось  слишком  много  странного.  Она
дрожала. Вдруг она сняла со свечи экран. Свет упал на лицо  Павица;  оно
было распухшее, серое,  с  воспаленными  веками,  со  спутанными  седыми
волосами.
   "Этого человека я презирала и забыла, - думала она, - потому  что  он
не дал заколоть себя вместо крестьянина. Но для меня - для меня рискнуть
своей жизнью, на это он, значит, все-таки был способен? Все это время он
был способен на это"?
   Она быстро подошла к Павицу и протянула ему руку.
   - Он пал в поединке с вами, Павиц?
   Павиц нерешительно протянул свою руку.  Его  искусственная  твердость
поколебалась.
   - Не в поединке, - пролепетал он. И  после  боязливой  паузы,  тяжело
дыша: - Он убит.
   Она отдернула руку, прежде чем он успел коснуться ее...
   - Вы убили его.
   В ответ послышалось совсем слабо:
   - Поручил... убить.
   Его  голова  упала  на  грудь.  Герцогиня  разразилась  презрительным
смехом.  Он  вздрогнул,  сразу  очнувшись.  Он   монотонно   забормотал,
проделывая руками множество коротких, жутких марионеточных движений.
   - Вы хотели, чтобы я принес себя  в  жертву  тогда,  в  тот  день,  с
которого вы презираете меня... Когда закололи крестьянина. Я должен  был
принести себя в жертву. Теперь я сделал это. Я погибаю... погибаю, а  вы
смеетесь. Не смеялись ли вы всегда? Вы  смеялись  в  ответ  на  все  мои
страдания. Что же странного, что вы смеетесь, когда я погибаю.  Ведь  вы
так злы! Ведь вы не христианка!
   Она спросила серьезно и мягко:
   - Почему собственно, почему вы сделали это?
   В это мгновение Павиц высоко  держал  голову.  Он  возмутился  против
своей госпожи, в первый раз с тех пор, как принадлежал ей.  Он  высказал
ей в лицо всю горечь, весь свой разъедающий гнев. В свой  последний  час
он чувствовал себя смелым. Последний час давал  ему  право  на  все,  он
освобождал его от стыда.
   - Почему? - заговорил он. -  Потому,  что  я  любил  вас,  герцогиня.
Потому, что я все еще принужден был любить вас. Потому, что во все  годы
моего унижения я никогда не забывал того мгновения, когда вы были моей.
   - Вы все еще думали об этом? - с изумлением спросила она.
   - Всегда, -  сказал  он,  почти  облагороженный  искренностью  своего
чувства.
   - Я смирился, - прибавил он, - потому что должен был это сделать.  Но
никогда в своих мыслях я не допускал, что может придти другой  и  занять
мое место. Наконец, все-таки пришел этот Делла Пергола, и  это  взорвало
меня, как будто меня оскорбили и задели  в  моих  правах.  Я  мучительно
ненавидел его, с  болезненной,  жалкой  жаждой  мести,  как  разбойника,
уничтожившего мои  последние  надежды  -  мое  последнее  прибежище.  О,
надежды, у которых даже не было имени, так бессильны  были  они.  Но  он
должен был  перестать  существовать,  этот  разбойник.  Его  сегодняшняя
статья была для меня освобождением.
   Он застонал.
   - Освобождением... - задумчиво повторила герцогиня.
   - Освобождением, - еще раз сказал Павиц. - Теперь я  гибну  вместе  с
ним. Это кладет конец всем страданиям, это справедливо и не  могло  быть
иначе.  Потому  что...  -  Он  забормотал.  -  Ведь  я  виновен  в   его
преступлении. То,  что  он  так  бесстыдно  предал,  -  дивную  тайну  о
герцогской короне, да, да, о герцогской короне над тем диваном, - я  сам
выдал ее ему. Да, герцогиня, я выдал ее ему, в кафе, хвастая вами: я  не
щажу себя. Я был болен от желания и  ревности,  от  страха  и  злобы;  я
должен был говорить о вас,  говорить  вещи,  которых  я  даже  не  знал,
кичиться  вами,  унизить  человека,  который  желал  вас,  унизить  вас,
герцогиня, потому что вы  были  так  горды,  -  унизить  и  самого  себя
подлостью, которую совершал...
   - Довольно, - сказала она; это  обнажение  души  было  неприятно  ей.
Павиц раздражал ее. Она спросила, полуотвернувшись: - Кто сделал это?
   - Кто...?
   - Кто убил его?
   - Один из юношей моего клуба. Тот, чистый сердцем, помните, с полными
души голубыми глазами, еще никогда не касавшийся женщины.  Он  прокрался
после закрытия редакции в частный кабинет Делла Пергола с длинным ножом,
которым всегда колол куклу, торчавшую на  шесте  и  изображавшую  короля
Николая. Делла Пергола быстро повернулся, - в то же мгновение нож  сидел
у него в  сердце.  У  юноши  было  большое  уменье,  потому  что  кукла,
изображавшая короля Николая, тоже всегда вертелась...
   - Приведите его ко мне, чтобы я могла поблагодарить его.  Он  рискнул
для меня своей жизнью.
   - Я не могу. Его арестовали.
   - А! А вы, Павиц, на свободе!
   - Да, да. Я еще на свободе... еще одно мгновение, - прошептал он едва
слышно.
   Оба молчали. Наконец, герцогиня сказала:
   - Теперь оставьте меня.
   - Да, да.
   Он сделал болезненную гримасу и опять стал пробираться  вдоль  стены,
не глядя на нее, белый, с темно-красными пятнами на лице.
   - Еще одно, - крикнула она, когда он приподнял портьеру.
   - Почему вы, по крайней мере, не сделали этого сами?
   - Этого... я не мог. Я готов отдать свою  жизнь,  но...  сделать  это
самому... я не могу. Я не могу... видеть крови...
   И он опустил портьеру.
   Он прокрался через  гостиную,  тяжело  шаркая  ногами,  с  галстуком,
съехавшим за ухо. Он чувствовал себя осужденным, как  тогда,  когда  она
позвала его к себе, после смерти крестьянина, которого закололи.  Только
сегодня это был конец, и  не  оставалось  даже  жалкой  надежды  и  даже