Проперция вдруг сказала:
   - Диана там наверху, герцогиня - вы.
   Мортейль, Зибелинд и Клелия Долан рассмеялись.
   - Ведь Диана белокура.
   - Якобус, вы знаете, кто такая Диана, - возразила Проперция.
   - Я хотел только написать Диану вообще, - сказал Якобус,  краснея.  -
Быть может, я написал Диану, которая воплотилась в тело герцогини Асси.
   - Может быть, это и так, - сказали Долан и Сан-Бакко. Они с сомнением
переглянулись.
   Герцогиня заявила:
   - Быть может, я была ею. Теперь этого уж, наверно, нет.
   И она пошла дальше. Проперция была погружена  в  созерцание  старого,
усталого человека, которому  пышная  нагая  женщина  надевала  венок  на
голову.
   - Поздно, - сказала она про себя. - Он был, быть может, полон тщетной
страсти. А она приходит теперь, когда он даже не может больше желать ее.
   Якобус возразил ей.
   - Он великий художник и получает то, что заслужил.
   Но она покачала головой.  Ее  огромные  глаза,  строгие,  выпуклые  и
неподвижные, не отрывались от стройной спины  юного  Мортейля.  Он  шел,
склонившись к белокурым волосам Клелии, большим  узлом  лежавшим  на  ее
хрупком затылке. Она двигалась легко и неслышно, белая  и  благоуханная,
как цветочная пыль. Проперция шла тяжело и с трудом. Фон Зибелинд сказал
своему спутнику:
   - Она выбросила за борт все высшее достоинство; теперь за ним летит и
обыкновенное приличие. Ее возлюбленный собирается  жениться,  она  ездит
вслед за женихом и  невестой,  и  в  толпе,  восторженно  приветствующей
знаменитую женщину, она видит только девочку, которая отнимает у нее  ее
возлюбленного.
   - Это великое и жуткое зрелище, - сказал Якобус.
   - Я нахожу его жалким и невероятно бесстыдным. Но оно действует очень
благотворно, так как лишний раз показывает  ничтожество  так  называемых
великих людей.
   - Если на вас это действует  благотворно...  Сам  Мортейль,  кажется,
ничего не имеет против этого. Я видел, как он строил ей глазки за спиной
малютки.
   - Как он любим!
   Зибелинд фыркнул от ненависти.
   - Вы думаете, невинный художник, что ему хочется отказаться от своего
изысканного положения  -  положения  холодного  господина,  отвергающего
знаменитую во всей Европе женщину?
   - Вы думаете, он отвергает ее?
   - Из честолюбия, мой милый. Ведь о том, кто не хочет Проперции, будут
говорить дольше, чем о том, кто обладал ею. И при этом - сказать ли вам?
- в сущности, она ему нравится.
   - Вы внушаете мне страх, Зибелинд. В делах любви у вас две пары глаз.
   - У меня... ах, у меня... - Лицо Зибелинда покрылось потом, его карие
глаза со светлыми точками растерянно блуждали вокруг, а в голосе звучало
скрытое отчаяние. Вдруг он овладел собой и прогнусавил:
   - Огромный опыт, почтеннейший. Само собой разумеется, когда я был еще
молод и хорош собой.
   И он глупо рассмеялся.
   Стены зала, в котором они теперь стояли, были  покрыты  молочно-белым
мрамором, подернутым  розовой  дымкой.  Кое-где  его  прерывали  плоские
колонки, выложенные серебром и голубыми камнями. Посреди зала  находился
круглый маленький бассейн из голубого камня. Играющая  на  скрипке  муза
отражалась в воде бассейна, а на его серебряных  краях  плясали  хрупкие
амуры. В зале почти не было людей. Герцогиня сказала Проперции:
   - Этот зал я люблю, он серебряный. На потолке над нами царят боги; их
ноги упираются в мраморные  капители.  Богини  в  серебряных  шлемах,  с
большими светлыми грудями, лежат на прозрачных подушках  из  облаков,  в
глубоком, сияющем небе. Они ослепительно белокуры и белы, они  добры,  у
них узкие колени, и  они  покрыты  драгоценностями.  Боги,  чернокудрые,
стройные,  с  глазами,  полными  прекрасных  желаний,  всегда   остаются
юношами; но их  души  становятся  все  богаче.  Юность  богинь  вечно  в
расцвете. Боги и богини мягки, любопытны и изменчивы. Их уста  улыбаются
всему, что благоухает, звучит и сверкает. Кадильницы задумчиво кадят. От
тишины этого уголка воздух кажется серебряным. В складках бледно-голубых
и серебряных знамен между колоннами  грезят  тихие  победы.  Это  победы
Минервы. Это ее зал.
   Проперция сказала:
   - Минерва там, наверху, герцогиня - вы.
   Все посмотрели наверх; никто не противоречил. Якобус пояснил:
   - Минерва, герцогиня, это та женщина, которую я хотел написать, когда
делал ваш портрет в отеле в Риме. Вы были похожи на нее тогда  только  в
прекрасные мгновения, и даже теперь вы еще не догнали ее.  Но  Проперция
видит уже теперь, что Минерва - ваш будущий портрет.
   - Я тоже вижу это, - подтвердил Долан,  склоняя  голову  к  плечу.  -
Герцогиня, вы догоните богиню.
   - Я надеюсь, что она подождет меня, - сказала герцогиня.
   Когда она повернула спину, Зибелинд сделал страдальческую  гримасу  и
пробормотал:
   - Эта богиня наверху - безбожно прекрасна, этого никто  не  чувствует
так сильно, как я. Но, благодарение богу,  у  людей  никогда  не  бывают
такие серебристые плечи, и волосы никогда не рассыпаются по  ним  такими
красно-золотыми хлопьями. За эти сорочки из паутины и эти расплывающиеся
от  мягкости  шелка  не  скользнут  человеческие  пальцы.   Человеческая
чувственность не может быть  такой  смягченной,  счастливой  и  лишенной
похотливости. Да это и было бы прямо-таки возмутительно.
   Он оборвал. Клелия Долан недоверчиво посмотрела на него  и  отошла  в
сторону. Сан-Бакко подошел на шаг ближе и спросил воинственно и свысока:
   - Скажите-ка, любезный, зачем собственно вы говорите такие вещи?
   Зибелинд вздрогнул; он придал своему  лицу  мужественное  и  шутливое
выражение.
   - Я? Надо же о чем-нибудь говорить...


   Общество разделилось. Сан-Бакко и Долан  исчезли  в  кругу  знакомых.
Клелия и Мортейль пошли дальше, к третьему залу. Проперция  сделала  шаг