мной могут разыграть комедию, но никому не удастся разыграть перед моими
глазами любовь  к  произведениям  искусства!  Долан  любит  произведения
искусства и реликвии,  которыми  торгует,  любит  их  мрачной,  желчной,
капризной любовью, как свою дочь. Ведь он поставил условием ее  будущему
мужу жить с Клелией во дворце на Большом канале  и  никогда  не  увозить
дочери  в  путешествие  без  позволения  отца!  По  отношению  к   своим
сокровищам он так же ревнив. Часто  его  охватывает  желание  зажечь  их
прелестями пламя вожделения в глазах других. Он хочет, чтобы эти  другие
приценивались к ним, мечтали о них и мечтали о том, как бы  украсть  их.
Но он просто не в силах в самом деле расстаться с ними. Они не отпускают
его. Он должен подделывать их. Я чувствую это.
   Леди Олимпия решительно заявила:
   - Он обманщик.


   Обе женщины вдруг заметили, что были одни. Проперция  уже  стояла  на
пороге третьего зала.
   Входное отверстие было широко, и под  чарами  нагих,  сплетающихся  и
упоенных тел, хоровод которых окружал его, люди,  посещавшие  этот  зал,
домогались любви, улыбками давали обещания и, погрузившись в наслаждение
тайного трепета, молчали дрожа, или возбужденно смеялись. Мортейль стоял
перед своей невестою, о чем-то беседуя с нею; она, томная и  миловидная,
прислонилась головой  к  стенному  зеркалу,  обрамленному  нарисованными
гирляндами.  Сверкающие  птицы,  летавшие  по  стеклу,  носились  вокруг
отражения светлых, мягких волос Клелии.
   Мортейль встретился взглядом с глазами Проперции. Он смутился,  пожал
плечами и отвернулся. Но сейчас же,  торопливо  извинившись,  подошел  к
ней. Когда его невеста изумленно  подняла  голову,  перед  ней  очутился
Якобус Гальм, бродивший тут же. Он подвел молодую  девушку  к  роскошной
вычурной, нарядной кушетке, сделанной из  золота  и  пурпура.  Она  была
слишком широка для сиденья, на ней приходилось лежать. Над ними на стене
могучая вакханка отдавалась неистовству необузданной страсти.
   Проперция остановилась с Мортейлем у отделанного мрамором  выхода  на
террасу. Она сказала:
   - Вы пришли, Морис, вы последовали за мною только потому,  что  этого
потребовал мой взгляд. Значит, вы еще думаете обо мне! Не  отрицайте  же
этого, вы тоже страдаете.
   - Да это и понятно, - объявил молодой человек. -  Ведь  я  больше  не
любовник великой Проперции.
   Он смущенно и насмешливо улыбнулся.
   - Я кажусь себе самому спустившимся с высоты.
   - И только!
   - Клелия не любит меня. Я привык быть любимым.
   - Вы видите это. Порвите с ней!
   - Что вы мне поете! Ах вы, бурная женщина!
   Его наглая насмешка взволновала ее.
   - Мы принадлежим друг другу. Порвите с ней.
   - Но, моя милая...
   - Сейчас же! Иначе вы потеряете меня навсегда!
   И она тяжелым жестом указала ему на большую статую женщины, вонзающей
кинжал себе в грудь. Она высилась перед  ними,  сияя  белизной  на  фоне
затерянной во  мраке  воды  мертвой  лагуны.  Она  отворачивала  лицо  и
закрывала его одной рукой из страха перед другою, которая  приносила  ей
смерть, но Мортейль знал, что это  была  Проперция.  Он  испугался,  его
воображение  заработало,  и  в  нем  вдруг  проснулись  его   худосочные
вожделения.
   "Что за женщина! - сказал он себе. - Быть раздавленным  и  измученным
ею  должно  быть  наслаждением...  Ведь  у  нас  имеются   такие   милые
инстинкты... Нет, дружище,  голову  выше!  Но  просто  потерять  ее,  не
обладав ею, и без оговорок  отдать  себя  молодой  девушке,  очень  мало
умеющей ценить такой подарок, - это было бы слишком по-мещански,  Унесем
с собой немножко романтики. Итак, решено!"
   - Проперция, - вздохнул он, - как  давно  уже  я  принадлежу  вам,  Я
поехал в Петербург, потому что так решили вы, и, годы  спустя,  вернулся
обратно, потому что вам захотелось на родину. Меня видят только в  вашей
свите, но, хотя  все  уверены,  что  мне  принадлежит  ваша  спальня,  в
действительности я у себя только в вашей передней. Я играю  перед  самим
собою смешную роль, и моя жизнь проходит в страхе, что другие могут  это
заметить. Ведь, что бы ни думали другие, я никогда не обладал вами.
   - Так должно было быть, Морис. Или, вернее, я думала, что так  должно
быть. Теперь я спрашиваю: почему?
   - Вам легко спрашивать. Что я мог сделать! Проперции  не  соблазняют.
Ее даже не просят. Вначале я делал  это;  я  казался  себе  смешным.  Вы
говорите, что хотите. Вы берете мужчину, которого хотите. Вы - Проперция
Понти.
   - Я не могу отдаться, я не могу требовать. Мне запрещает это  скрытая
частица меня: старый страх, оставшийся во  мне  после  одного  дня  моей
юности. Нет, я хотела быть побежденной и взятою насильно, подобно  самым
ничтожным.
   - Я понимаю  вас.  Я  великолепно  анализирую  ваше  существо.  Вы  -
целомудренная Валькирия! Но если я все-таки не мог - я хочу  сказать,  в
душевном отношении. Вы для меня слишком могучи, я робею перед вами.
   Он думал:
   "Она чудовищна. Я восседаю на ее страсти, как обезьянка на  слоне.  Я
необыкновенно гордо посматриваю вокруг  и  рискую  своей  шеей  в  угоду
зевакам, завидующим мне".
   Но, несмотря на все его шутки, ее страсть побеждала его. Она тяжело и
мучительно для нее самой поднималась  в  ней,  потрясая  ее  и  его.  Он
чувствовал ее душевные объятия, такие крепкие и неотвратимые, как  будто
ее члены уже обвивались вокруг него. Ему стало страшно  за  свою  гладко
накрахмаленную рубашку и за равновесие своей души.
   - Мы жаждем друг друга! -  воскликнула  Проперция,  приложив  руку  к
груди. Понизив голос, она быстро и горячо заговорила:
   - Будем, наконец, просто любить друг друга.  Мы  всегда  искали  друг
друга в искусственном саду, как вот этот.
   И она указала через  террасу  на  странную  площадку,  края  которой,
обнесенные высокой блестящей решеткой, омывала тихая вода.
   - Там лужайка из зеленого влажного камня, деревья, пирамидальные  или
круглые, вырезаны из разрисованного дерева. В  стеклянной  темно-зеленой